Новости

«Листая старые подшивки»

ТАЛАН-ДОЛЯ АЛЕКСАНДРА КОРШУНОВА

Без малого тридцать лет назад в апреле 1973 года на сцене филиала Малого театра состоялась премьера пьесы А. Н. Островского «Пучина». Ее постановщиком был известный режиссер Петр Павлович Васильев, много ставивший в Москве и в театрах крупнейших городов России, а оформлял спектакль Александр Павлович Васильев, брат постановщика, тоже известный, широко востребованный театральный художник. Актерский состав был звездный: Ю. Соломин (Кисельников), Е. Гоголева (мать Кисельникова), И. Любезнов (купец Боровцов), Н. Подгорный (Неизвестный), В. Сафронов (Погуляев) и т. д. Каждая роль здесь была истинным бриллиантом, а в целом спектакль являл собой блистательный актерский ансамбль, в котором никто не позволял себе премьерствовать, каждый работал на партнера и все вместе на общий успех.

«Пучина» — произведение сложное, в его атмосфере ощутимы и мотивы Достоевского, и грядущие флюиды Чехова. Не случайно, наверное, пьеса ставилась ранее в Малом театре всего три раза — в 1866, 1892 и 1973 гг. И вот четвертое обращение к «Пучине» — конец 2001 года. И тоже, как в 1973 году, на сцене филиала.

Александр Коршунов- актер милостью Божьей — за режиссуру берется редко. Реже, чем могло бы быть на пользу театру и ему самому на славу. Впрочем, понятие «слава» с натурой А. Коршунова вещи несовместные. В жизни своей не встречала человека более скромного, чурающегося всякой публичности. Мне кажется, что и пьесы для постановки он специально выбирает не броские, сулящие скорый успех, а редко идущие, без громкой сценической судьбы, заведомо не обещающие особого зрительского ажиотажа. Зато делает из них шедевры такой жизненной силы, такой неподдельной правды, что у сидящего в зале дыхание перехватывает. И почти всегда сам играет в них главные роли. Но, как я понимаю, не потому, чтобы покрасоваться в героях, а чтобы сразу задать остальным исполнителям верный тон, настрой, как бы повести в нужном русле за собой весь спектакль. Повести, оставаясь внутри действия, ничем и никак не выделяясь из ансамбля. Редкая способность, дарованная немногим.

В постановке 1973 г. огромную роль играли многократно увеличенные фотографии старой Москвы, составляющие задники сцены. От них рождалась атмосфера подлинности происходящего — торжище Сухаревки, театральный разъезд по окончании спектакля... Определяющий образ сегодняшней постановки — сверкающая огнями, кружащаяся карусель (сценография и костюмы Ольги Коршуновой), на которой кружится и сам же ее крутит Кирюша Кисельников (А. Коршунов), веселый, беззаботный, в щегольском костюме, полный радужных надежд. Карусель Кирюшиной жизни, продолжая бешено вращаться, станет по ходу действия постепенно меркнуть, а ее веселые огоньки будут все больше отдаляться по мере обнищания семьи Кисельниковых. Праздник жизни останется в финале за стенами убогого жилища тронувшегося умом Кирилла Филиппыча, но где-то вдали карусельные огни еще будут посверкивать, маня молодых, удачливых, способных не сорваться с летящего круга.

В густонаселенном спектакле — ни одной проходной роли, а уж о главных персонажах и говорить не приходится, — один другого лучше. Каким вальяжным господином весь в белом выступает — даром, что купец — Пуд Кузьмич Боровцов В. Баринова. И супруга его Дарья Ивановна (А. Охлупина) уж такая модная — не подумаешь, что купчиха. Только, когда дело-то до капитала дойдет, всю вальяжность как ветром сдунет и вылезет наружу христопродажная торгашеская душонка. Могут, к примеру, почтенные господа промеж себя побоище учинить — замечательно поставлена сцена драки гостей в доме у Кисельниковых с истошными визгами Дарьи Ивановны и выплескиванием воды из таза на дерущихся кухаркой Аксиньей (Е. Базарова); могут цинично, жестко, беспощадно по миру пустить близкого человека, все могут во имя денег. Сцена выманивания Боровцовым подписи Кисельникова на отказе от долга — одна из лучших в спектакле. Виртуозно играет здесь В. Баринов. Его герой прикидывается такой казанской сиротой, что, кажется, камень разжалобить может. Уж он и плачет, и молит, и клянчит, и божится, на коленях ползает. Как тут мягкотелому, затурканному Кисельникову не дать слабинку. А чуть подпись поставлена, и встал во весь рост тесть перед зятем, расправил плечи, выпятил грудь, да еще измываться начал над Кирюшей, что тот на его иудины слезы купился. И уходит бариновский Боровцов победителем, оставляя зятя у последней черты нищеты и отчаяния. Когда же сам вконец разорится, придет к Кирюше как ни в чем не бывало, станет над убогим подшучивать, дружелюбно по плечу похлопывать. Не человек — хамелеон.

В своих спектаклях А. Коршунов каждому персонажу всегда находит наиболее выигрышный момент, чтобы показать его как бы крупным планом. Для чиновника Переяркова (Н. Верещенко) и военного в отставке Турунтаева (А. Вахтеров) это уже упомянутая сцена ссоры на именинах у Кисельниковых. Для бедняжки Лизаньки (Т. Скиба) и бывшего друга Кисельникова Погуляева (Е. Баринов-младший) — их объяснение в финале, когда словно в омут кидается замуж за Антона Антоновича Лиза, не представляя, что ждет ее впереди, а Погуляев своим благородным жестом перечеркивает привычную, устоявшуюся жизнь. Органична, трогательна в своей вечной материнской заботе о сыне-неудачнике Анна Устиновна Кисельникова (О. Чуваева). Прекрасно выразился властный, нетерпимый характер Глафиры, жены Кисельникова (О. Пашкова), в ее вызывающем, бурном, злом, отчаянном, как крик души, танце перед гостями на именинах, завершающем финал первого акта.

Есть в этой пьесе один образ, словно бы не из реальности, а из потустороннего мира — Неизвестный. Человек без имени, соблазняющий честнейшего Кисельникова на подлог как будто под гипнозом. От этого образа и на всю пьесу легла тень некоей загадочности, инфернальности. В спектакле 1973 года Неизвестного играл Никита Подгорный, талантливейший, замечательный артист. Высокий, худой, бледный, в черном цилиндре и крылатке, поигрывая щегольской тростью, он появлялся в каморке Кисельникова и впрямь как Мефистофель — искусный ловец человеческих душ.

Неизвестный В. Бочкарева вполне земной, живой, осязаемый. Его внешность не внушает трепета, зато он мастер играть на самых больных струнах человеческой души. Он вольготно располагается за рабочим столом хозяина дома, зная, что не уйдет, пока не добьется своего. Твердо, упорно он подчиняет своей воле Кисельникова. А достигнув цели, не без приятности улыбаясь, ехидно сообщает растерянному, раздавленному случившимся Кирюше, какая кара ждет за содеянный подлог. Он доволен, он весел, за ничтожную сумму он обрел целое состояние. И уходит с сознанием отлично состоявшейся сделки. Вполне современный тип, более страшный, пожалуй, чем Мефистофель, потому что абсолютно достоверен и реален.

Сначала предательство тестя, потом обольщение Неизвестным — вот с чего начинается помутнение рассудка бедняги Кисельникова. Но и в затмении ума Кирилл Филипыч А. Коршунова не теряет своей святой простоты, почти детской непосредственности, голубиной кротости. От прежнего франта, веселого недоучившегося студента не осталось и следа: с трудом вспоминает прошлое, не сразу узнает даже бывшего друга Погуляева, зато прекрасно понимает, что, опустившемуся на самое дно жизни, ему оттуда уже нет обратного хода, и вполне сознательно отказываясь от помощи друга, он с какой-то отчаянной страстностью, воздев руку к небу, как заклинание, как молитву к Богу, восклицает с глазами, полными слез: «Талан-доля, иди за мной!».

Пошел ли талан-доля за Кирюшей Кисельниковым, А. Н. Островский нам не поведал. Но за Александром Коршуновым, актером и режиссером, он следует неизменно. Счастливого ему пути.

Наталия БАЛАШОВА
«Московская правда», 15.01.2002

ОБСУДИТЬ СТАТЬЮ В АНТРАКТЕ