Новости

«Листая старые подшивки»

О РЫБАКЕ И РЫБКЕ

«Чайка» на академической сцене Малого театра

НЕТРУДНО было подозревать, что в какой-то момент отыщется режиссер, который ключом к фигуре Тригорина положит реплику беллетриста, брошенную несколько времени спустя после представления «декадентской» пьесы: «Должно быть, в этом озере много рыбы... Я люблю удить рыбу. Для меня нет больше наслаждения, как сидеть под вечер на берегу и смотреть на поплавок». Нина Заречная, только что подтвердившая предположение Тригорина касательно рыбы в озере, отказывается верить в подобные прозаизмы. Однако же в начале второго действия сама и сообщает Аркадиной: «Он в купальне рыбу удит». На что Аркадина восклицает: «Как ему не надоест!» Возвращаясь в имение Сорина в четвертом действии, сразу после дежурных приветствий и добрых слов Тригорин говорит: «Завтра утром, если утихнет, отправлюсь на озеро удить рыбу». Конечно, в роли есть и иные акценты, но для режиссера Владимира Драгунова, поставившего «Чайку» в академическом Малом театре, рыбалка становится главным делом (и едва ли не единственным уделом) Тригорина; Юрий Соломин все время с удочками — то сворачивает их, то разворачивает. Его одиночество — это одиночество рыбака, которому не с кем здесь поговорить об утреннем клеве.
(Соломин все равно играет хорошо.)

Необходимость «Чайки» в репертуаре Малого по-прежнему кажется сомнительной. Премьера лишь усугубляет мнительность на сей счет. Несомненно однако, что пьесу должен был ставить кто-то другой. Не Драгунов. Чем уж он так увлек художественного руководителя Малого театра — Бог ведает (может быть, Соломин давно мечтал сыграть Тригорина, а никто прежде сыграть ему этого не предлагал — не знаю, теряюсь в догадках), а то, что получившийся спектакль все время тяготится глубиной чеховского слова, заглушаемого то музычкой Юрия Прялкина, то мельканием крутящейся «беседки» (сценография и костюмы Александра Глазунова), видят все. Впрочем, о достоинствах и недостатках режиссуры Драгунова всякий (в том числе и Юрий Соломин) мог составить суждение еще в пору его работы на Малой сцене Театра на Малой Бронной: зрителям, которым довелось там посмотреть его «Палату N6», «Мысль» по Леониду Андрееву и, кажется, что-то еще современное — на сюжет о Робинзоне и необитаемом острове, едва ли захочется посмотреть теперь еще и «Чайку» того же режиссера.

Ну где еще можно увидеть поющих под гитару Дорна с Аркадиной? (Да почти всюду.) Но в Малом Аркадину играет Ирина Муравьева, Дорна — Александр Михайлов, оба любят петь и с удовольствием это делают на сцене, в кадре и за кадром — здесь этого достаточно, чтобы их пением заполнять «чеховские» паузы. При очевидных достоинствах игры Юрия Соломина и Александра Коршунова — в роли Треплева в этом спектакле, увы, немного спорного. Отмечая некоторые расхождения с пьесой, с ними не споришь — лишь равнодушно фиксируешь их надуманность и безынтересность. К чему, скажем, эстрада (она же — часть дома) во время исполнения треплевской пьесы вдруг начинает крутиться и описывает полный круг? Ужели — в подтверждение слов из этой самой пьесы, что «все жизни, совершив печальный круг, угасли...»? К чему Шамраев (Виктор Езепов), вспылив, перед тем как уйти со словами «Ищите себе другого управляющего!», скидывает и бросает сначала плащ, а следом и сапоги (уходит босяком)? Конечно, Аркадина — провинциальная прима и вполне может быть несколько вульгарной и даже распущенной и позволять себе чуть больше, чем ее коллеги с академических подмостков, но в таком случае следовало бы купировать слова о том, что она «корректна, как англичанин». Правда, можно оговориться, что это — саморекомендация героини, но ведь, по всему можно сделать вывод, справедливая; к тому же главное, быть может, то, что избыточная характерность, которую сообщает Аркадиной Ирина Муравьева, быстро утомляет. Смех, которого она добивается своей пережимистой манерой игры, мало подходит для «Чайки»: чтобы так смешить, можно было обойтись и куда более простым в постановке водевилем (тогда и песни оказались бы кстати).

Можно было бы вообразить, как спустя сто с лишним лет после написания пьесы и к столетию первой постановки и провала — на другой академической сцене, Малый театр захотел обратиться к «Чайке», чтобы защитить патриархальные ценности — не нужны, мол, новые формы, от них — один вред и суета сует, а Треплев бы вышел совершенно комической и никчемной фигурой. Но ничего этого, конечно, в спектакле Малого нет.

Впрочем, Треплев есть. И Коршунов-младший играет его так, что временами действительно смешно, но эта почти пародийность, шутовство, такое естественное в других ролях актера, здесь то и дело нарушается; в его Треплеве мальчишество, неизжитая детскость, жажда заботы и тепла, близкие слезы сошлись с болезненной чувствительностью и трагическим переживанием первых потерь, тоже свойственными все больше подросткам. Его жалко.

Конечно, такому неискушенному, порывистому Треплеву трудно тягаться в обаянии, тем более — в искусстве обольщения с бывалым рыбаком Тригориным, который при встрече с Ниной без видимого энтузиазма отдается стихии хорошо известного ему церемониала, не делая большой разницы между Ниной и добрым налимом. О, с каким напускным равнодушием и с каким внутренним, но хорошо скрываемым воодушевлением и вожделением он произносит свой монолог о творчестве, об изнурительной необходимости сочинять повесть, за ней другую, третью, четвертую! Тут и жалость к себе, к постороннему участию, и простительное позерство, и искренняя исповедь, и одновременно ирония к себе, писательствующему, творящему, и постоянное приглядывание за жертвой.

Финал первого акта превращается в захватывающий бенефис Соломина! «Позвольте, но разве вдохновение и самый процесс творчества не дают вам высоких, счастливых минут?» — вопрошает юное очарование. Крючок уже вот-вот будет проглочен, если еще не проглочен, — однако время подсекать еще не подошло. Следует взгляд искоса, прищур и чуть запинающееся: «Д-да. Когда пишу, приятно». В эту самую минуту соломинский Тригорин он просто дьявольски обаятелен — что-то продолжает говорить и, не теряя мысли, кладет уже ей руку на плечо, приобнимает, начинает делать паузы, речь его заплетается, теряет темп, перестает быть такой же гладкой, да слова уже и не имеют прежнего значения, поскольку рыбка уже в руках.

Но, судя по игре дебютирующей на сцене Малого театра Инессы Рахваловой, столь изощренные хитрости были потрачены на не слишком серьезную добычу. Впрочем, у Чехова Тригорин очень скоро Нину «разлюбил... и вернулся к своим прежним привязанностям».

Григорий Заславский
«Независимая газета», 04.12.1996

ОБСУДИТЬ В АНТРАКТЕ