Новости

Народная артистка России Алёна Охлупина является продолжательницей известной творческой династии. Много лет она работает в Малом театре, где служила её мама заслуженная артистка РФ Наталья Вилькина. А папа – народный артист РФ Игорь Охлупин был актёром Театра им. Маяковского и сыном народного артиста РСФСР, актёра Свердловского театра драмы Леонида Охлупина.

– Алёна, мы с вами сейчас находимся в Малом театре. Для вас этот легендарный театр, наверное, был родным с самого детства?– Моё самое первое детское впечатление – это всё-таки Театр Советской армии. Мама меня родила очень рано, когда переходила с первого на второй курс. А когда закончила Щукинское училище, то ее приняли в Театр армии. Там тогда ставили Андрей Алексеевич Попов и Леонид Ефимович Хейфец. Это был очень мощный творческий альянс. А так как девать меня было некуда, – потому что моя бабушка (мамина мама) работала – она была замечательным хирургом-гинекологом, а папа Игорь Охлупин был актёром Театра Маяковского, – то мама часто брала меня с собой.

Я прекрасно помню свои детские ощущения, четырёхлетней девочки. Всё-таки это было в каком-то смысле военное учреждение, поэтому за кулисами были «генеральские» круглые столы, накрытые белыми скатертями, и кресла в белых чехлах. И когда после спектакля артисты задерживались в театре, чтоб обсудить прошедший день, то иногда я засыпала, и меня находили под каким-нибудь креслом или столом, под каким-нибудь белым чехлом. Я почему-то очень ярко помню это детское ощущение.

Потом был Театр Маяковского, куда мама перешла вслед за Леонидом Ефимовичем Хейфецем, когда он ушёл из Театра армии.

Там уже работал папа, и меня туда приводили к гримёрам – стричься. И эта женщина-гримёр вечно стригла меня почему-то под мальчика, делала какой-то «горшок» на голове. Я очень расстраивалась, но стеснялась попросить, чтоб мне так не делали. Мама всегда во время стрижки на что-то отвлекалась, а когда приходила, то на голове уже был «горшок», и переделать ничего было невозможно, только ждать, когда волосы отрастут…А уже потом в моей жизни возник Малый театр. Здесь я бывала уже в осознанном возрасте. Но сюда я с мамой ходила не часто, потому уже была подростком и довольно самостоятельной единицей. Зато я прекрасно помню, что именно с ролей Малого театра мы начали учить с мамой тексты. У неё был очень красивый почерк, она всегда переписывала свои роли в такую специальную зеленую тетрадку. И я учила их вместе с ней, вернее «подчитывала» за всех персонажей. Так я учила с ней текст дома. Поэтому, когда я потом приходила смотреть спектакль «Любовь Яровая», была готова каждый раз подсказать маме текст. Хотя в Малом театре всегда был суфлёр, он, кстати, есть и до сих пор. Но я так боялась, вдруг мама, не дай Бог, забудет какое-то слово, и всегда была настороже. Я же знала практически все её роли! Вот такие у меня воспоминания о Малом театре времён моего отрочества.Конечно, тогда это был, я думаю, Золотой век Малого театра, там такие актёры работали! Мне кажется, это была лучшая труппа в мире. По крайней мере, в Москве. Да, я думаю, что и по всему Советскому Союзу. А какая там была мощная режиссура! Львов-Анохин, Хейфец и так далее…

– С кем-то из легендарных актёров Малого театра вам довелось познакомиться, пообщаться?

– Конечно! У мамы же здесь были подруги. Она дружила с Ритой Фоминой, с Руфиной Нифонтовой. И я их прекрасно помню. Мне было 12 лет, когда у нас справляли 30-летие мамы. У нас квартира была тогда на Трубной в Последнем переулке, мы сидели все вместе. А надо сказать, что в семье у нас справлялся один-единственный день рождения – мамин, 28 мая. Всегда в квартиру набивалось очень много народу. Было невероятно весело, актёры читали стихи, пели. В общем, это была абсолютно, в хорошем смысле слова, богемная обстановка.В то время только появились футболки с принтами, и вот я помню, как Руфина Дмитриевна – она была тогда совсем молодая и очень красивая – пришла к нам, сидит за столом в такой белой футболке. Часть гостей – на диване, часть – на стульях. Ну, кто куда разместился. И вот она с кем-то разговаривает, а потом мне говорит: «Смотри!», поворачивается, а у неё на спине картинка из мультфильма «Ну, погоди!». Она вообще была потрясающая хулиганка! Ещё Виталия Соломина очень хорошо помню. Вообще это был такой мощный коллектив! И все они были друзьями, даже со «взрослыми» актёрами. Елёну Николаевну Гоголеву мама всегда называла «Ma tant, старая девка», это цитата из Островского – «Волки и овцы». Мама с Гоголевой очень дружила! Когда они репетировали «Господа Головлевы» и «Перед заходом солнца», то мама, чье творческое становление началось в эпоху Хейфеца, пыталась научить старшее поколение новым методам. Ведь с Леонидом Ефимовичем они всегда репетировали этюдами, это был живой театр. А здесь, в Малом, была своя, другая специфика. И когда мама репетировала, по-моему, «Перед заходом солнца», то она Гоголевой говорила: «Елена Николаевна, надо делать этюды». – «Наташа, о чём вы говорите? Какие этюды?!» – «Да, этюды!» Мама же тогда молодая совсем была...

– Удалось вашей маме научить Гоголеву этюдному методу?

– Да! С Еленой Николаевной вообще у них были очень тёплые отношения. Они могли часами разговаривать по телефону. Если Елене Николаевне надо было, например, на следующий день идти на какое-то важное событие или выступление, или какие-то важные вопросы решать, то она звонила маме, и они обсуждали, что и как надо будет говорить. Мама сидела с сигаретой и даже иногда, хотя она была «младший товарищ», диктовала Елене Николаевне, какие-то мысли, идеи… Это был очень счастливый, насыщенный период…

– Вы тоже были знакомы с Гоголевой?

– Домой к нам она не приезжала, но потом, когда я уже сама пришла работать в театр, то ещё застала её. Они тогда играли вместе с мамой «Мамуре», её ввели на роль дочери героини Гоголевой. Вот тогда мы общались, и она меня поздравляла с премьерами. А сегодня, вы знаете, я в преддверии нашего разговора пересмотрела «Господа Головлевы» на YouTube. Очень хороший спектакль! Какая Елена Николаевна там замечательная! И мама в роли Анниньки! Я помню этот спектакль, он шёл в старом ещё филиале, до ремонта. Там была одна сцена, когда мне так страшно было, что хотелось под кресло забиться. Так они пронзительно играли финальную сцену перед смертью Анниньки. Просто очень здорово! Такие глыбы были, такие артисты!

– А когда вы смотрели, как играла мама, это вам помогало в вашей работе?

– Может быть, это происходило даже на каком-то генетическом уровне. Вот я сегодня пересматривала, спектакль, который очень давно не видела. Я очень люблю моменты, когда она молчит на крупном плане. Какие у неё глаза говорящие. Это же очень трудно – молчать в кадре, но молчать так, чтобы это воздействовало на зрителя. Говорить легче... Мы сейчас выпускаем «Бесприданницу», я играю Огудалову. И я вдруг сегодня смотрю, хотя мама была совсем молодая, когда играла Анниньку, ей было 32 или 33 года… Но я вдруг уловила у неё некие интонации, которые схожи сейчас с моей Огудаловой. И мне так радостно стало! Я сегодня вообще, можно сказать, наедине с мамой побыла благодаря вам.

– Когда вы были ребёнком, то дома играли в театр?

– Конечно! Лет в десять, наверное, я вообще дома «создала» свой вокально-инструментальный ансамбль, где я была одна за всех. Так как я – единственный ребенок, а родителей, практически, никогда не было дома, то я сама себя развлекала. Я была и директором группы, и художественным руководителем, и музыкантами. Музыкантов было четверо. Я все время вела диалоги, у нас постоянно проходили «репетиции». Это вообще свойственно актёрской фантазии… Я и сейчас частенько сама с собой вслух разговариваю, вернее, не сама с собой, а с воображаемым или потенциальным собеседником...

– Вы в детстве учились музыке?

– Училась на фортепиано года три или четыре, а потом с позором бежала. Наверное, это был мой незакрытый гештальт, который и проявился в создании этой «группы». Но я, увы, из непоющих актрис, хотя мечтала бы. Мама совсем не пела, а папа с лёгкостью воспроизводил даже оперные партии, у него был абсолютный слух. Но если бы я приложила усилия, то, наверное, запела бы. Помню, как выхожу после зачета по вокалу и плачу, а мой однокурсник Миша Ефремов спрашивает: «Что случилось?» – Говорю: «Всё! У меня нет слуха». Он меня окликает: «Лёха!» (Меня все звали – Лёха). Я: «Что?» – Он: «Ну, слышишь же, значит, есть слух!»

– А ходили в какие-нибудь театральные кружки?

– Да, была такая актерская студия при Телевизионной студии на Шаболовке, и меня часто снимали в каких-то детских передачах, вроде «Будильника». Я, правда, потом их даже не смотрела, всегда говорила дома: «Нет-нет, я это смотреть не буду». Но приходила в школу, и мне ребята говорили: «О, ты была в воскресенье в «Будильнике»!» А ещё у нас в школе была театральная студия.

– Была у вас какая-то своя компания актёрских детей?

– Да, мы же все время ездили отдыхать с мамой в дом отдыха «Актёр», и там бывали многие актёрские дети, с которыми мы и сейчас поддерживаем отношения. Мишка Ефремов, например. Он вообще в моих джинсах поступал в институт! Мы с ним были одного размера, а мама очень дружила с его мамой Аллой Борисовной Покровской. Ну, в общем, Мишка разодрал свои последние штаны, и я ему свои дала. Мы с ним всегда очень дружили.

– В детстве вам доводилось бывать на репетициях, у мамы в Малом или в Маяковке у папы?

– Да, у мамы я бывала на репетициях. Меня где-то в зале сажали, когда уже переходили репетировать на сцену. А папа меня никогда в жизни не брал в театр. Надо было «паранджу» надевать, чтобы прийти на его спектакли. Он был настолько стеснительным, скромнейшим человеком, и поэтому нас не пускал никогда. Всё время всего боялся, даже на поклоны почти не выходил, хотя был гениальным артистом. Честно говоря, мне передалась от него неуверенность в себе. У меня куча комплексов, и я думаю, что это папа меня ими «наградил». Мама была абсолютно уверенным в себе человеком.

– Ваш дедушка по отцовской линии тоже актёр…

– Дедушку, к сожалению, на сцене я не видела. Они же в Свердловске жили, но он часто сюда приезжал на собрания Союза театральных деятелей. Долгие годы народный артист Леонид Давыдович Охлупин был руководителем Свердловского отделения СТД. Он своё отделение поднял на очень высокий уровень, оно был третьим по значимости в Советском Союзе. Дедушка очень гордился тем, что он играл роль Ленина, он к этому относился наивно и очень искренне. Когда меня пригласили в Свердловское театральное общество в честь 100-летия дедушки, то я видела хронику, документальные кадры из спектакля. А в Москву дедушка прилетал к нам зимой, на 3-4 дня, я всегда его очень ждала. Он был рыбак и ездил на зимнюю рыбалку, поэтому всегда привозил нам свою недавно выловленную замороженную рыбу. И всегда кучу пельменей, которые они с бабушкой лепили по 3000 штук, и хранили на балконе. Знаменитые уральские пельмени! А когда приезжала бабушка, она пекла всякие пирожки, жарила шанежки. Это были счастливые детские годы. Хотя мои родители очень много работали, они ведь тогда были очень молодыми. Маминой маме, когда я родилась, было 38 лет, она была выдающимся хирургом-гинекологом.

– Кто-то из родителей помогал вам готовиться в театральный вуз?

– Немножко мама направляла: почитай это, почитай то, попробуй это, попробуй то. Но в итоге финальную программу я выбрала сама. Сначала я безумно хотела поступать в Щукинское училище. Потому что, во-первых, родители закончили Щуку, а, во-вторых, я в тот момент была влюблена в Женю Дворжецкого. Это была моя первая любовь… Если бы я поступила, я бы училась на первом курсе, а он – на четвертом. И я могла бы его видеть каждый день, такая у меня была мечта… Но я прошла на конкурс и туда, и во МХАТ. А во МХАТе попала в группу к великому актеру Андрею Алексеевичу Попову.

Андрей Алексеевич до этого преподавал в ГИТИСе, и это был первый его набор во МХАТе. Он нам дал задание после третьего тура, чтобы мы приготовили через два дня самостоятельные отрывочки. Ко мне подошел один мальчик и говорит: «Алёна, давай сделаем с тобой Радия Погодина «Шаг с крыши». Будешь играть ворону. Я – из Киева, я там играл в драмкружке этот отрывок». Ну ладно, ворону, так ворону. И когда я пришла домой после третьего тура, у нас был мой дядя – Александр Михайлович Вилькин, сейчас он художественный руководитель театра «Вишневый сад». Они с мамой упорно смотрели бокс, чтобы не волноваться и не думать о том, как я поступаю… Я пришла, но мама ни о чем не спрашивает меня, продолжает смотреть бокс. Я говорю: «Мам, ты ничего не хочешь узнать?» Одним словом, я рассказала, что прошла и что нам дали отрывки делать, Рассказала, как мальчик попросил, чтобы я ворону играла. – «Кого?!» – «Ворону». На этой вороне, кстати, я и «проехала». Попов так смеялся, и мне потом так и сказал: «Взяли тебя из-за вороны».

– Вы с родителями на сцене не встречались?

– С мамой мы играли в спектакле «Зыковы», который поставил Леонид Хейфец. Я играла там Степку, крестьянскую девчонку в доме у Зыковых. Я совершенно обожала эту крошечную роль. А каждую мамину сцену я сидела с кулисами и смотрела, как она играет. Иногда, когда артисты отыгрывали свою сцену, выходили и начинали довольно громко за кулисами разговаривать, я подбегала и говорила: «Тише, умоляю, тише!». Вот это я помню, как мы с мамой играли. А больше, к сожалению, не удалось вместе поработать…

Зато мне сейчас вспомнился один забавный эпизод. Это было, когда мама выпускала последнюю свою премьеру в Малом театре «Долгий день уходит в ночь». Я считаю, что она играла даже нельзя сказать грандиозно, это было что-то совершенно космическое. И потом было обсуждение, худсовет. А понимаете, когда ведущие актрисы приблизительно одного поколения работают в театре, то иногда между ними бывают сложные отношения. В Малом театре в то время играли Быстрицкая, Лексо, Нифонтова, Корниенко, Печерникова, Вилькина, – мощнейший конгломерат!

– Складывалась напряженная атмосфера?

– Да-да! И я помню, как во время обсуждения премьеры «Долгий день уходит в ночь», мы с мамой вдвоём пробрались в осветительскую будку, легли на пол, чтобы нас не было видно, и весь худсовет подслушивали. И вот, ведущая актриса театра Нелли Ивановна Корниенко встала, я до сих пор это вспоминаю со слезами, и сказала: «Господа, что мы тут обсуждаем? Так как сыграла сегодня Вилькина, нам всем учиться, учиться и учиться!» Вот такой был уровень таланта, когда делить уже ничего не надо было, когда ты можешь признать победу другого человека. Это дорогого стоит.

– Вы с мамой, судя по вашим рассказам, были как подруги?

– Да, абсолютно, как подруги! Я знала все её секреты, о своих рассказывала ей чуть реже, а она со мной делилась. У нас же всего 18 лет разница была. Иногда мне казалось, что я старше ее.

– А с папой?

– С папой мы сблизились намного позже. В детстве общения с папой мне, наверное, не хватало. Может быть, из-за этого мне всю жизнь нравятся мужчины старше меня. Меня воспитывала бабушка. Я была ребёнок пятидневки, продленки и пионерских лагерей. С папой очень мы сблизились, когда они развелись с мамой, и мы остались жить втроём: папа, бабушка (мамина мама) и я. А мама вышла замуж за Кирюшу. Это был мой замечательный отчим, он ушёл из жизни год назад. Они с мамой жили в общежитии Малого театра на Трубной улице, прямо рядом с нами. Потом они жили в Управлении дипломатическим корпусом, потому что Кирюша – француз. Он был серьёзным ученым, физиком, но из-за мамы всё бросил и переехал сюда. Ему предлагали стать ректором Орлеанского университета, но он от всего отказался и преподавал здесь физику в посольской школе. После смерти мамы он вернулся во Францию. И я была рада, что через какое-то время он снова вернулся к своей первой жене, потому что у него там и дети, и внуки.

Потом мы жили с папой в одном доме: мы с дочкой – на втором этаже, а папа – на третьем. Я уже к тому моменту развелась с мужем. И папа мне очень помогал, очень много дал моей дочери. У него ведь были энциклопедические знания, он невероятно много читал. Он практически Наташу и воспитывал.

– А внучку он брал в театр с собой?

– Боже упаси! Никогда в жизни! Мы с Наташей втихаря приходили.

– То есть вы видели его на сцене по секрету от него?

– Да! Помню, я пришла на «Три сестры» с одним своим другом режиссёром. Папа так гениально там играл Чебутыкина! И когда он говорит монолог о маме трёх сестер, которую он так любил, у меня слёзы градом полились. А потом мы пришли к нему в гримерку. Он меня увидел, разволновался. Я говорю: «Так, спокойно! Я здесь, и я всё видела». Вот такой у меня папа был человек. Если на поклоны надо было выходить, то он из задней кулисы где-то выглядывал и тут же убегал. Хотя его все очень любили. В театре его все звали Игашенька…

– А в другие театры родители вас водили?

– Папа был абсолютный меломан и балетоман. Мы с ним ходили в Большой театр. Он меня приучил к этому искусству, за что я ему очень благодарна. Я теперь тоже абсолютный меломан и балетоман. При любой возможности я бегу смотреть. Когда раньше было проще, даже ездили куда-то специально.А с мамой я смотрела многие спектакли. Восемь раз смотрела «Сирано де Бержерак» с Шакуровым, потому что мама дружила с Сергеем Каюмовичем, он и в гостях у нас часто бывал. Лет в 13-14 я уже бегала одна по театрам. Смотрела все спектакли Бориса Афанасьевича Морозова в Театре Станиславского, тогда был мощный взлёт этого театра. В «Ленком» я ходила сама. Инна Михайловна Чурикова и моя мама были подругами. Хотя они могли не видеться по полгода, но потом всю ночь проговорить по телефону. А когда Инна Михайловна приходила к нам в гости, то я отменяла абсолютно все дела, и мы все вместе сидели на кухне. За мной тогда ухаживал один молодой человек, и он очень ревностно относился ко всему. Однажды он мне позвонил, а я ему говорю: «Давай сегодня отменим встречу». – «Почему?» – «Ну, не могу я. Инна Михайловна Чурикова к нам в гости должна прийти». Но он решил, что я соврала. Мы жили на четвертом этаже, и он забрался на дерево у нас во дворе. И только тогда поверил, когда увидел в окно, что мы действительно сидим на кухне с Чуриковой!

– На маминых днях рождениях актёры устраивали какие-то шуточные выступления, капустники?..

– На день рождения мамы всегда очень много гостей было, столы накрывались на кухне… Никаких особых затей не было, но все были такие талантливые люди, что обязательно каждый чем-то впечатлял… Например, Роман Сергеевич Липов – гениальный артист и сочинитель такого количества эпиграмм и стихов! И если он приходил на день рождения, конечно, целый час посвящался тому, что он читал свои стихи. А какие интересные были разговоры о театре, об искусстве... А папа, когда праздновались дни рождения мамы, всегда уходил гулять. Гулял по пять-шесть часов, потому что он дико всех стеснялся. Он ждал, когда уже погасят свет, и потом приходил. Невозможно было его никак уговорить остаться. Все это знали. Ну что поделать, вот такой был стеснительный человек…

– С Юрием и Виталием Соломиными ваша мама дружила?

– Мама дружила с Виталием Мефодьевичем и с Машей, его женой, и, конечно, очень уважительно относилась к Юрию Мефодьевичу. И я ему очень благодарна. В прошлом сезоне мы в последний раз сыграли его спектакль «Три сестры», в котором он дал мне роль Ольги, я её играла на протяжении 20 лет. Очень часто с огромной благодарностью вспоминаю Юрия Мефодьевича, я играла с ним Машу в «Чайке»…А Виталия Мефодьевича все называли принцем Малого театра. Это был человек-фейерверк. Фейерверк таланта! Он обожал устраивать всевозможные праздники. Например, устраивал Новый год. И этим он объединял весь театр. Почему принц? Потому что принц – это не король, это что-то такое воздушное. Он объединял театр своим спектаклем «Свадьба Кречинского». Это был великий спектакль, который я смотрела раз десять! Он был режиссёром и сам играл Кречинского. И он всегда придумывал вокруг этого спектакля ещё какие-то события. Помню, однажды в мае устроил празднование Нового года! Вообще братья Соломины – оба – очень щедрые и широкие люди. Всегда в театре накрывались столы, но обязательным условием было, если ты не участник спектакля, то надо подготовить какой-нибудь номер для капустника. Всегда на этих праздниках стоял дикий хохот. Всё это было так талантливо! Тогда и возникла эта традиция делать капустники и справлять совместно праздники. А потом, когда Виталия Мефодьевича не стало, это осталось в прошлом. Хотя бывает, что мы и сейчас можем собраться после спектакля, что-то отпраздновать. Когда премьера или у кого-то юбилей, или день рождения. В такие дни мы собираемся. Но такого организатора, каким был Виталий Соломин, нет. Да и время изменилось. Сейчас очень много суеты, много проблем. Вообще время не очень, так скажем, веселое… А для этого должна быть у всех какая-то внутренняя энергия и желание. Но наступит, дай Бог, время, когда захочется веселиться.

– А Михаила Царёва вы застали?

– Михаил Иванович меня принимал в театр, он тогда был художественным руководителем театра, а Владимир Андреев был главным режиссером. И я сыграла первую свою премьеру «Недоросль», этот спектакль до сих пор идёт. Хотя уже сменилось три-четыре поколения артистов. Так вот Михаил Иванович тогда меня благословил на эту роль. Потом я с ним играла в «Дети Ванюшиных» то одну дочку, то другую. А с мамой они играли «Перед заходом солнца».

– Легко было играть с такими корифеями? Не подавляла их «легендарность»?

– В чём их, в прекрасном смысле слова, легендарность? В том, что в них никогда не было никакой ненужной амбициозности. Хотя, конечно, надо было соблюдать субординацию. Но на сцене все равны, и чем значительней артист, тем легче с ним общаться. Виктор Иванович Коршунов всегда мог по-отечески подсказать что-то в работе. Мы же с ним вообще актёры одной школы МХАТовской, и с Александром Викторовичем тоже. Поэтому мне с ними было как-то легко. Виктор Иванович – был замечательным педагогом!

– А мама что-нибудь подсказывала в работе? Или вы – ей?

– Я – нет, конечно! А мама не подсказывала явно, но могла чуть-чуть направить, чуть-чуть подправить. Но чаще всего ей нравилось, что я делаю. Хотя я понимаю, что когда я пришла в театр, то опыта было очень мало. Я ведь была МХАТовкой, и, помню, когда репетировала «Недоросль», наш режиссёр Виталий Николаевич Иванов говорил мне: «Алёна, повернись в зал». Я удивлялась: «Виталий Николаевич, у меня же партнер! Я же должна к нему...» – «Да бог с ним, с партнером, мне сейчас нужно твое лицо». А у нас была школа совсем иная, МХАТовская… Так что опыт приобретался во время работы над ролями. Но мама даже гордилась мной. К сожалению, мы не так много проработали вместе в театре, всего лишь пять лет…

Мария Михайлова, «Театрал», 27.10.2024
https://www.teatral-online.ru/news/36377/