Новости
БАЙКИ ЗАКУЛИСЬЯ
Всемирный день театра поклонники этого искусства отмечают 27 марта. Мы решили встретить праздник байками от народного артиста России, режиссера Андрея Житинкина. В прошлом году у Андрея Житинкина вышла книга «Приключения режиссера» — местами трогательная до слез, а местами смешная — до слез же. И мы решили попросить его о путешествии в театральное закулисье, о котором мы, зрители, не знаем толком ничего.
Андрей Альбертович, балетный критик и знаток театра Валерий Модестов рассказывал, что великая актриса Яблочкина с рыданиями отдала вору бижутерию, отвлекая его внимание от настоящих драгоценностей. Чудо, а не рассказ!
А самое замечательное в нем то, что это правда! Кстати, схожая история была у Людмилы Ивановны Касаткиной, но она реально рыдала в связи с пропажей «драгоценностей» — стекляшек, поскольку именно в них играла. Такова уж природа театра: настоящие драгоценности там не производят впечатления, а подделки — очень даже. Но в этой истории у Касаткиной было продолжение — такое же, как у Этуша. Ей вернули «драгоценности» с запиской: «Мы не знали, что вы артистка», но я думаю, люди просто поняли, что взяли то, что ничего не стоит. Так же вернули сворованное и Этушу. Они с женой Леной куда-то уехали, квартиру вскрыли, а потом вернули имущество, приложив записку: «Извините, товарищ Саахов...» Кстати, еще о Яблочкиной. Я, например, верю, что с ней была такая история: ее попросили поприветствовать членов Политбюро, и она отлично начала: «Мы вам благодарны за то, что вы для нас делаете…», но не слишком удачно продолжила: «Но все равно жизнь при императорском дворе была совершенно другая…» Ей начали «давить на ногу», но она продолжала: «Нам дарили бриллианты…» Скандал обещал быть крупным, но она была великой актрисой и вырулила: «…И только теперь мы понимаем, что этот мир стяжательства кончился, и мы благодарны товарищу Сталину и Политбюро, что свободны, как никогда от всего и даже от бриллиантов». Фразу про свободу от бриллиантов она произносила под гром аплодисментов.
Она выкручивалась, но независимость ее ощущается…
А знаете, Сталин изрядно давил на Художественный театр, заставлял артистов подписывать письма о врагах народа, но Малый театр он не смог заставить это делать: выходцы из императорских театров ничего не подписывали. Впрочем, такое было не только в Малом… Та же Касаткина, например, верой и правдой служившая Театру Советской армии, была абсолютно аполитична. Кстати, мало кто знает, что она очень дружила с Высоцким и помогала ему, когда он был еще никому не известен, всегда его утешала, была в курсе всех его романов. Так вот, Людмила Ивановна мне рассказывала, что ей никак не могли дать звание народной артистки СССР, поскольку она не была членом партии. На нее долго давили, а потом сказали ультимативно: придите на комиссию в райком, покиваете в ответ на вопросы, и... И тут она вывернулась гениально: «Как, в партию — по блату?!» Больше к ней не приставали. Звание она все равно получила. Вот это мамаша Кураж! А розыгрыши в театре в основном добрые, или это жесткач, как бывает в балете, со стеклом в пуантах? В этой проблеме я разобрался, думаю, поставив спектакль о Нижинском… Да, все было в балете и во времена Нижинского, и после — и иголки, и стекла, и бусинки, и связывали нез аметно пуанты, что травматично… Могу свою версию назвать, отчего все так. Балет жестче. Там выше конкуренция, и у балетных очень короткий век. Мы не похожи на них. Актер драматический имеет век более длинный, с годами может и стать характерным актером, и начать больше сниматься . Наш Малый театр, к слову, вообще театр долгожителей: вон сегодня Юрий Иванович Каюров на 96-м году жизни ходит в театр пешком, хотя ему как народному артисту России полагается машина. У актеров нередко другая нервная система, это балетные буквально вспыхивают… Не будем забывать, что физическая боль порождает душевную: у них поломанные пальцы, безумные диеты, и это, на мой взгляд, отражается на мозге, он становится коварным. А когда были гастроли, там вообще начиналась такая борьба за участие в них, что доходило до травматизма, только бы убрать партнера.
У театральных не так?
Не так. Но когда спектакль играют сотый раз или двухсотый, хочется какой-то импровизации, разнообразия. Поэтому и возникают эти розыгрыши, обычно не видимые зрителю. Гениальный Евгений Евстигнеев в «Современнике» мог, например, на веках написать неприличное слово из трех букв. Идет пьеса, и в неожиданный момент он закрывает глаза, и его партнер читает... Михаил Козаков хоть и сам был великий матерщинник, падал от смеха… Или вот известная история. В Театре Моссовета Борис Иванов просил Ростислава Плятта сделать ему на день рождения подарок — во время спектакля сказать со сцены слово «ж*па». И самое поразительное, что Плятт его сказал, но так вплел в контекст роли, что зрители ничего не заметили.
Валентин Гафт рассказывал, что сорвал спину, поскольку после ссоры с актрисой Ольгой Яковлевой нарвался на ее недобрый розыгрыш — она, как он уверял, из мести извивалась на сцене в его объятиях, как змея…
Думаю, это правда, женщины бывают очень коварны. И у Ольги Михайловны бывали срывы. Однажды во время спектакля она услышала за сценой звонок телефона у пульта помрежа: там висел аппарат, которым пользовались, если нужно было что-то срочное передать. Она сорвалась с места, забежала за кулисы, вырвала телефон из стены вместе с проводами и раздолбала его о сцену — вот какой был темперамент. Зрители подумали: о, какой режиссерский ход, а это была истерика. Но когда я был худруком Театра на Бронной, а Ольга Михайловна вернулась из-за границы, мы пришли поздравить ее с юбилеем. Она растрогалась. И на том юбилее попросила прощения у своих партнеров, почему я Гафту и верю. И в целом театралы отходчивы. Я считаю, вредно для здоровья — играть с партнером, если у тебя в душе есть что-то против него.
Ну а если есть?
Всякое бывает. Но я за этим очень слежу, если что — разруливаю: подхожу, обнимаю актеров — что тут за петушиные бои? Это действует. Амбиции у актеров огромны. Чехов сказал, что театр — это лазарет больных самолюбий. Это стопроцентно так, гениально сказано.
А вы как режиссер замечали «актерские штучки» на ваших спектаклях?
Еще бы. Например, был такой спектакль — «Псих», главную роль в котором играл Сережа Безруков: его персонаж лег в психушку, чтобы отмазаться от чего-то, но так и не вышел оттуда. Как-то я смотрю спектакль в зале и вдруг перестаю понимать, что происходит: на сцену выходит почтальон. А это актеры, паразиты, что устроили! В театр пришел настоящий почтальон, и они показали ему, куда идти, пока он не вышел в итоге на сцену. Но надо знать Безрукова: его расколоть невозможно! Он взял телеграмму, сказал: «Да, да. Я понимаю…», а потом еще и спросил: «Как же вас сюда к нам пустили, ведь у нас окна с решетками... Или охранники пьяными были?» Зрители ничего и не поняли! Ну а в другой раз Безруков вдруг забыл кусок текста, и я вышел на сцену сам, как ни в чем не бывало, и задал ему вопрос: «А вы в курсе, что забыли текст?» Понимаете, что с ним было…
«Расколоть»… Поняла, как это у вас называется. А кто «раскалывался» легко?
Андрей Миронов. Когда-то в спектакле «Бремя решения» про Карибский кризис он играл Кеннеди, а Спартак Мишулин — начальника американского штаба. Спартак Васильевич играл прекрасно, но никак не мог выговорить слово «бомбардировки» — выходило то «бонбардировки», то еще как-то. И Миронов падал от хохота, с усилием изображая, что Кеннеди плохо. Но однажды Мишулин вышел на сцену и вместо «бонбардировок» вдруг четко произнес: «Мы должны нанести бомбовый удар!», после чего Миронов вообще ушел за кулисы… А как-то Андрей немного обиделся на Александра Ширвиндта и Михаила Державина. Он играл серьезную роль в спектакле «У времени в плену». Однажды в массовке он увидел Ширвиндта и Державина и, с трудом пряча улыбку, произнес пламенную революционную речь, пообещав «народу»: «Будет и у вас счастливое будущее». И тут раздался голос Ширвиндта: «А если не будет?» Понимаете, что было с Андреем! Валентину Плучеку быстро донесли, что произошло, он объявил парочке выговор и велел их на то время, пока идет спектакль, в театр не пускать.
Ну, я так понимаю, что они главные «раскольщики».
Самые именитые — точно. Но поначалу больше «зажигала» пара Ширвиндт — Захаров. Марк Анатольевич в молодости был отчаянный хулиган. Миронов не раз таскал, например, чемоданы с кирпичами. И я лично переспрашивал у Захарова, правда ли это, что он укусил за пятку Ларису Голубкину, когда они расписались с Мироновым. И Захаров сказал — да. Ну представляете: приехать в их медовый месяц на дачу, пробраться в дом... Лариса Ивановна страшно кричала, а Миронов смеялся громче всех. Она долго не разговаривала с Ширвиндтом и Захаровым. Кстати, они оба, возглавив театры, установили в них железную дисциплину… Парадоксальный юмор был у Анатолия Папанова. Он был фантастическим раскольщиком. Например, был такой артист — Георгий Тусузов, он всегда стоял на похоронах, и Анатолий Дмитриевич шутил, что «умереть — не страшно, а страшно, что Тусузов будет стоять в почетном карауле». И однажды он подшутил над Тусузовым так: шел спектакль, в котором тот должен был просто лежать в гробу, а в голове у него стояла свечечка. Папанов, игравший одну из главных ролей, чуть наклонил ее, и воск капнул на лоб Тусузову, тот выскочил из гроба, и, как вы понимаете, это был конец спектакля. Правда, узнав об этом, Плучек принялся страшно хохотать, и никаких наказаний не последовало. Или вот был такой актер — Леонид Марков. В молодости он работал в Театре имени Пушкина и играл там рабочего. В спектакле была любовная сцена. Актриса, которая произносила монолог о том, какие у него сильные, могучие руки, ему не слишком нравилась. Как-то он приклеил на ладонь трипе — шерстистую ткань, из которой гримеры делают бородки. Можете представить, что было с его партнершей? Завизжав, она убежала со сцены!
Так кто все же главный «раскольщик»?
Евгений Евстигнеев. Мне Табаков говорил, что никогда нельзя было предугадать, что он выкинет. Играют, например, серьезный спектакль, а он на сцене поздоровается со всеми за руку, предварительно намазав ее вазелином. Действие идет, а все на сцене руки вытирают…
Слушать вас можно часами...
А я часто думаю о том, что для театральной истории важны и все эти накладки, хохмы, розыгрыши. В них все проявляется — и характеры в том числе. И театр без этого невозможен. И море импровизаций, кстати, было у Вахтангова. Он поощрял розыгрыши, а маски в «Принцессе Турандот» могли дискутировать на любую тему, даже политическую — ради того, чтобы спектакль становился живым.
Записала Ольга Кузьмина
"Вечерняя Москва", №11
Всемирный день театра поклонники этого искусства отмечают 27 марта. Мы решили встретить праздник байками от народного артиста России, режиссера Андрея Житинкина. В прошлом году у Андрея Житинкина вышла книга «Приключения режиссера» — местами трогательная до слез, а местами смешная — до слез же. И мы решили попросить его о путешествии в театральное закулисье, о котором мы, зрители, не знаем толком ничего.
Андрей Альбертович, балетный критик и знаток театра Валерий Модестов рассказывал, что великая актриса Яблочкина с рыданиями отдала вору бижутерию, отвлекая его внимание от настоящих драгоценностей. Чудо, а не рассказ!
А самое замечательное в нем то, что это правда! Кстати, схожая история была у Людмилы Ивановны Касаткиной, но она реально рыдала в связи с пропажей «драгоценностей» — стекляшек, поскольку именно в них играла. Такова уж природа театра: настоящие драгоценности там не производят впечатления, а подделки — очень даже. Но в этой истории у Касаткиной было продолжение — такое же, как у Этуша. Ей вернули «драгоценности» с запиской: «Мы не знали, что вы артистка», но я думаю, люди просто поняли, что взяли то, что ничего не стоит. Так же вернули сворованное и Этушу. Они с женой Леной куда-то уехали, квартиру вскрыли, а потом вернули имущество, приложив записку: «Извините, товарищ Саахов...» Кстати, еще о Яблочкиной. Я, например, верю, что с ней была такая история: ее попросили поприветствовать членов Политбюро, и она отлично начала: «Мы вам благодарны за то, что вы для нас делаете…», но не слишком удачно продолжила: «Но все равно жизнь при императорском дворе была совершенно другая…» Ей начали «давить на ногу», но она продолжала: «Нам дарили бриллианты…» Скандал обещал быть крупным, но она была великой актрисой и вырулила: «…И только теперь мы понимаем, что этот мир стяжательства кончился, и мы благодарны товарищу Сталину и Политбюро, что свободны, как никогда от всего и даже от бриллиантов». Фразу про свободу от бриллиантов она произносила под гром аплодисментов.
Она выкручивалась, но независимость ее ощущается…
А знаете, Сталин изрядно давил на Художественный театр, заставлял артистов подписывать письма о врагах народа, но Малый театр он не смог заставить это делать: выходцы из императорских театров ничего не подписывали. Впрочем, такое было не только в Малом… Та же Касаткина, например, верой и правдой служившая Театру Советской армии, была абсолютно аполитична. Кстати, мало кто знает, что она очень дружила с Высоцким и помогала ему, когда он был еще никому не известен, всегда его утешала, была в курсе всех его романов. Так вот, Людмила Ивановна мне рассказывала, что ей никак не могли дать звание народной артистки СССР, поскольку она не была членом партии. На нее долго давили, а потом сказали ультимативно: придите на комиссию в райком, покиваете в ответ на вопросы, и... И тут она вывернулась гениально: «Как, в партию — по блату?!» Больше к ней не приставали. Звание она все равно получила. Вот это мамаша Кураж! А розыгрыши в театре в основном добрые, или это жесткач, как бывает в балете, со стеклом в пуантах? В этой проблеме я разобрался, думаю, поставив спектакль о Нижинском… Да, все было в балете и во времена Нижинского, и после — и иголки, и стекла, и бусинки, и связывали нез аметно пуанты, что травматично… Могу свою версию назвать, отчего все так. Балет жестче. Там выше конкуренция, и у балетных очень короткий век. Мы не похожи на них. Актер драматический имеет век более длинный, с годами может и стать характерным актером, и начать больше сниматься . Наш Малый театр, к слову, вообще театр долгожителей: вон сегодня Юрий Иванович Каюров на 96-м году жизни ходит в театр пешком, хотя ему как народному артисту России полагается машина. У актеров нередко другая нервная система, это балетные буквально вспыхивают… Не будем забывать, что физическая боль порождает душевную: у них поломанные пальцы, безумные диеты, и это, на мой взгляд, отражается на мозге, он становится коварным. А когда были гастроли, там вообще начиналась такая борьба за участие в них, что доходило до травматизма, только бы убрать партнера.
У театральных не так?
Не так. Но когда спектакль играют сотый раз или двухсотый, хочется какой-то импровизации, разнообразия. Поэтому и возникают эти розыгрыши, обычно не видимые зрителю. Гениальный Евгений Евстигнеев в «Современнике» мог, например, на веках написать неприличное слово из трех букв. Идет пьеса, и в неожиданный момент он закрывает глаза, и его партнер читает... Михаил Козаков хоть и сам был великий матерщинник, падал от смеха… Или вот известная история. В Театре Моссовета Борис Иванов просил Ростислава Плятта сделать ему на день рождения подарок — во время спектакля сказать со сцены слово «ж*па». И самое поразительное, что Плятт его сказал, но так вплел в контекст роли, что зрители ничего не заметили.
Валентин Гафт рассказывал, что сорвал спину, поскольку после ссоры с актрисой Ольгой Яковлевой нарвался на ее недобрый розыгрыш — она, как он уверял, из мести извивалась на сцене в его объятиях, как змея…
Думаю, это правда, женщины бывают очень коварны. И у Ольги Михайловны бывали срывы. Однажды во время спектакля она услышала за сценой звонок телефона у пульта помрежа: там висел аппарат, которым пользовались, если нужно было что-то срочное передать. Она сорвалась с места, забежала за кулисы, вырвала телефон из стены вместе с проводами и раздолбала его о сцену — вот какой был темперамент. Зрители подумали: о, какой режиссерский ход, а это была истерика. Но когда я был худруком Театра на Бронной, а Ольга Михайловна вернулась из-за границы, мы пришли поздравить ее с юбилеем. Она растрогалась. И на том юбилее попросила прощения у своих партнеров, почему я Гафту и верю. И в целом театралы отходчивы. Я считаю, вредно для здоровья — играть с партнером, если у тебя в душе есть что-то против него.
Ну а если есть?
Всякое бывает. Но я за этим очень слежу, если что — разруливаю: подхожу, обнимаю актеров — что тут за петушиные бои? Это действует. Амбиции у актеров огромны. Чехов сказал, что театр — это лазарет больных самолюбий. Это стопроцентно так, гениально сказано.
А вы как режиссер замечали «актерские штучки» на ваших спектаклях?
Еще бы. Например, был такой спектакль — «Псих», главную роль в котором играл Сережа Безруков: его персонаж лег в психушку, чтобы отмазаться от чего-то, но так и не вышел оттуда. Как-то я смотрю спектакль в зале и вдруг перестаю понимать, что происходит: на сцену выходит почтальон. А это актеры, паразиты, что устроили! В театр пришел настоящий почтальон, и они показали ему, куда идти, пока он не вышел в итоге на сцену. Но надо знать Безрукова: его расколоть невозможно! Он взял телеграмму, сказал: «Да, да. Я понимаю…», а потом еще и спросил: «Как же вас сюда к нам пустили, ведь у нас окна с решетками... Или охранники пьяными были?» Зрители ничего и не поняли! Ну а в другой раз Безруков вдруг забыл кусок текста, и я вышел на сцену сам, как ни в чем не бывало, и задал ему вопрос: «А вы в курсе, что забыли текст?» Понимаете, что с ним было…
«Расколоть»… Поняла, как это у вас называется. А кто «раскалывался» легко?
Андрей Миронов. Когда-то в спектакле «Бремя решения» про Карибский кризис он играл Кеннеди, а Спартак Мишулин — начальника американского штаба. Спартак Васильевич играл прекрасно, но никак не мог выговорить слово «бомбардировки» — выходило то «бонбардировки», то еще как-то. И Миронов падал от хохота, с усилием изображая, что Кеннеди плохо. Но однажды Мишулин вышел на сцену и вместо «бонбардировок» вдруг четко произнес: «Мы должны нанести бомбовый удар!», после чего Миронов вообще ушел за кулисы… А как-то Андрей немного обиделся на Александра Ширвиндта и Михаила Державина. Он играл серьезную роль в спектакле «У времени в плену». Однажды в массовке он увидел Ширвиндта и Державина и, с трудом пряча улыбку, произнес пламенную революционную речь, пообещав «народу»: «Будет и у вас счастливое будущее». И тут раздался голос Ширвиндта: «А если не будет?» Понимаете, что было с Андреем! Валентину Плучеку быстро донесли, что произошло, он объявил парочке выговор и велел их на то время, пока идет спектакль, в театр не пускать.
Ну, я так понимаю, что они главные «раскольщики».
Самые именитые — точно. Но поначалу больше «зажигала» пара Ширвиндт — Захаров. Марк Анатольевич в молодости был отчаянный хулиган. Миронов не раз таскал, например, чемоданы с кирпичами. И я лично переспрашивал у Захарова, правда ли это, что он укусил за пятку Ларису Голубкину, когда они расписались с Мироновым. И Захаров сказал — да. Ну представляете: приехать в их медовый месяц на дачу, пробраться в дом... Лариса Ивановна страшно кричала, а Миронов смеялся громче всех. Она долго не разговаривала с Ширвиндтом и Захаровым. Кстати, они оба, возглавив театры, установили в них железную дисциплину… Парадоксальный юмор был у Анатолия Папанова. Он был фантастическим раскольщиком. Например, был такой артист — Георгий Тусузов, он всегда стоял на похоронах, и Анатолий Дмитриевич шутил, что «умереть — не страшно, а страшно, что Тусузов будет стоять в почетном карауле». И однажды он подшутил над Тусузовым так: шел спектакль, в котором тот должен был просто лежать в гробу, а в голове у него стояла свечечка. Папанов, игравший одну из главных ролей, чуть наклонил ее, и воск капнул на лоб Тусузову, тот выскочил из гроба, и, как вы понимаете, это был конец спектакля. Правда, узнав об этом, Плучек принялся страшно хохотать, и никаких наказаний не последовало. Или вот был такой актер — Леонид Марков. В молодости он работал в Театре имени Пушкина и играл там рабочего. В спектакле была любовная сцена. Актриса, которая произносила монолог о том, какие у него сильные, могучие руки, ему не слишком нравилась. Как-то он приклеил на ладонь трипе — шерстистую ткань, из которой гримеры делают бородки. Можете представить, что было с его партнершей? Завизжав, она убежала со сцены!
Так кто все же главный «раскольщик»?
Евгений Евстигнеев. Мне Табаков говорил, что никогда нельзя было предугадать, что он выкинет. Играют, например, серьезный спектакль, а он на сцене поздоровается со всеми за руку, предварительно намазав ее вазелином. Действие идет, а все на сцене руки вытирают…
Слушать вас можно часами...
А я часто думаю о том, что для театральной истории важны и все эти накладки, хохмы, розыгрыши. В них все проявляется — и характеры в том числе. И театр без этого невозможен. И море импровизаций, кстати, было у Вахтангова. Он поощрял розыгрыши, а маски в «Принцессе Турандот» могли дискутировать на любую тему, даже политическую — ради того, чтобы спектакль становился живым.
Записала Ольга Кузьмина
"Вечерняя Москва", №11
Партнеры
Информационная поддержка
