Новости

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА

«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»

КОЛЛОНТАЙ. НЕЖДАНОВА. ГОЛОВАНОВ

Было это летом 1944 года. Я уже заканчивала курс лечения пневмотораксом, но требовался санаторный режим. И я получила возможность подкрепить свое здоровье в подмосковном санатории «Сосны». В феврале 1942 года рядом с ним находился военный аэродром и база, с которой мы ездили обслуживать военные части Западного фронта.
В 1944 году главные корпуса «Сосен» были еще не отремонтированы после разграбления санатория фашистскими бандами. Нас, отдыхающих, поместили в маленький двухэтажный домик, который раньше, вероятно, служил жильем для обслуживающего персонала. Миф о непобедимости гитлеровских орд был уже разбит. Сражение под Сталинградом окончательно развеяло его. Но война еще шла. И до победного конца было далеко, хотя никто не сомневался в победе.

В первом этаже домика, в комнатах с небольшой террасой, жила А. М. Коллонтай. Еще две комнаты занимали А. В. Нежданова и Н. С. Голованов, так как их дача на Николиной Горе также была разрушена фашистами. Во втором этаже жили еще несколько отдыхающих, там же была и моя маленькая комната. Коллонтай уже не могла вставать, и когда она чувствовала себя лучше, ее вывозили в кресле на колесиках на веранду. В такие дни она любила, чтобы ее навещали. Имела возможность познакомиться с ней и я. Довольно часто, когда позволяло здоровье Александры Михайловны, за мной приходила ее медсестра и звала меня. Я очень дорожила этими визитами. Даже прикованная к креслу, Александра Михайловна была на редкость внимательна и любезна. Всегда она была тщательно и красиво одета, в светлом и свободном костюме. Она живо интересовалась театром и отдельными актерами, которых знала в молодости. Будучи послом, она была надолго оторвана от Москвы и теперь все хотела о них знать. О войне мы не говорили. Очевидно, эта тема слишком волновала ее, и мы не должны были этого забывать. Только один-единственный раз Коллонтай спросила меня: «Ведь у вас сын, я слыхала, летчик? Где он сейчас?» Увидя предостерегающий знак сестры, я, стараясь говорить как можно спокойнее, ибо и для меня это была страшная тема, собрала все силы и ответила: «Да, Александра Михайловна, он на фронте, и я уверена, что он жив». На самом деле я получила извещение, что Игорь во второй раз пропал без вести и никаких сведений о нем не было. После краткого молчания я почувствовала чуть заметное прикосновение руки Коллонтай и услышала ее еле слышный шепот: «Конечно». Это слово было произнесено так задумчиво и грустно, что я поняла, что обмануть Александру Михайловну мне не удалось. Коллонтай знала все о моем Игоре. Она знала, что могло значить «пропал без вести».

Вообще же наши беседы носили обычно совсем другой, отвлеченный характер. Я рассказывала о театре. А Александра Михайловна со свойственным ей юмором часто смешила меня повествованием о конфузах, которые случались с ней во время пребывания в должности посла в Швеции с ее старомодным и чопорным этикетом. Слушая эти рассказы, я чувствовала себя ничтожной, глупышкой, ведь передо мной сидела удивительная женщина. Ее биография была известна всем. И какой пост занимала она в нашем молодом тогда государстве—первая женщина-посол! Сколько надо было иметь ума и такта, чтобы тогда, в те самые первые годы рабоче-крестьянской, большевистской власти, достойно и умело представлять это новое, никому не понятное и, как казалось многим, враждебное государство. Я благоговела перед Александрой Михайловной. Зная, что я училась в институте, она часто переходила в разговоре на иностранные языки, но—увы! — лишенная практики во французском (немецкий мы обе игнорировали), я не всегда отвечала ей достаточно бегло. Видя, что я краснею от смущения, Александра Михайловна тактично возвращалась к русскому. Визиты мои к Коллонтай не были продолжительными, ее нельзя было утомлять.

Я много читала. А по вечерам вместе с Н. С. Головановым, как правило, совершала прогулки по единственной ухоженной дорожке на откосе. Мы шли мимо старых, еще не отремонтированных корпусов почти до границы территории санатория, к деревеньке со старинной, чуть ли не времен царя Алексея Михайловича церковью. В этой деревушке в 1942 году мы также давали концерт для расквартированной там воинской части.
Прогулки эти нам с Головановым очень нравились. Возвращались мы той же дорогой, а в чудесном зареве заката мирно и красиво извивалась Москва-река. Голованов любил говорить о музыке, о лучших композиторах мира. Он много знал, интересно рассказывал. Но чаще всего Николай Семенович говорил о Неждановой — о ее необычайном трудолюбии, о ее удивительной скромности. Именно от него узнала я следующую страничку из биографии Неждановой. Как-то, уже будучи певицей Большого театра, Антонина Васильевна проводила лето в Швейцарии. За границей ее имя еще не было широко известно. В пансионате, где она жила, ее никто не знал, а она никому не говорила о своей причастности к искусству. Каждое утро она незаметно уходила далеко в горы. И там пела — упражнения, романсы, классические арии. За табльдотом во время обеда нередко возникали удивленные и восхищенные разговоры об изумительной певице, голос которой разносится в горах. Когда обращались к Антонине Васильевне, она неизменно спокойно отвечала, что тоже слышала в горах пение. Так продолжалось в течение всего пребывания ее в пансионате. И лишь в последний, прощальный вечер, перед отъездом на родину, Антонина Васильевна подошла к роялю и запела. Только тогда все узнали, кто была эта удивительная «чаровница в горах».

Вспоминается мне и еще один волшебный вечер в «Соснах» тогда же, в 1944 году. Вечер был хмурый, чуть дождило. Гулять было невозможно, а мне с моим туберкулезом и просто противопоказано. И все мы, обитатели этого двухэтажного дома, собрались в гостиной, как раз в противоположном конце от веранды и комнат Коллонтай, которая была у себя, — говорили, что погода действует на нее неблагоприятно. Так мы и сидели в сумерках, не зажигая света. Антонина Васильевна Нежданова тихо одной рукой перебирала клавиши рояля. Вдруг кто-то попросил Нежданову спеть. «Что вы, что вы! —даже испугалась Антонина Васильевна. — И не просите. Александра Михайловна может услышать, ее нельзя беспокоить!» Мы же настойчиво повторяли свою просьбу, говорили, что закроем все окна и двери, что Коллонтай далеко, в другом конце дома. «Ну хоть шепотом, ну хоть вполголоса!» — приставали мы. Действительно, наглухо закрыли окна и двери, Николай Семенович сел за рояль. Антонина Васильевна встала, как обычно, в изгибе рояля и очень тихо, почти пианиссимо начала петь один из своих романсов. Вдруг дверь отворилась. Вошла старшая дежурная сестра. Мы замерли, Нежданова, как школьница, оборвала пение и с ужасом уставилась на сестру. Мы ждали страшного нагоняя. Но... сестра улыбалась. Оказывается, Александра Михайловна в тишине уловила звуки в гостиной, велела себя тепло одеть, вывезти на террасу и открыть там все окна. Она очень просила Нежданову петь.

Можно представить, как мы обрадовались. Сейчас же раскрыли все окна. И голос Антонины Васильевны, нежный и прозрачный, понесся в тишине над вечерней, задумавшейся далью и над застывшей рекой. Как хрустальный ручеек лился он.
Мне кажется, никогда Антонина Васильевна Нежданова не пела так душевно, так проникновенно, как в тот тихий, омытый прошедшим дождем вечер. И кто знает, что было в душе замечательной певицы и о чем думала или вспоминала та, другая, тоже замечательная, удивительной судьбы, мудрая женщина, все понимающая и все сознающая. О чем были ее думы, что будили в ней песни Неждановой? Вероятно, все мы были охвачены своими мыслями, своими горькими печалями. Хотелось и плакать, и благодарить, и радоваться кому-то далекому и родному, и верилось в хорошее, счастливое, радостное. Антонина Васильевна пела много, охотно, без всяких просьб, но наконец, утомившись, исполнила свою любимую: «Потеряла я колечко».
Это лето я никогда не забуду. Не могу забыть личность Коллонтай, не могу забыть содержательных рассказов Голованова, не могу забыть чарующий голос Неждановой.


Материал подготовил Максим Редин