Человек в Черном
21 февраля 2006 г.
Ах, как легко и радостно писать отзыв на спектакль, который тебя потряс, вознёс до трагедийных высот в одних местах, рассмешил в других, порадовал точностью трактовок, привёл в восторг, где сочной, а где и необычайно тонкой игрой, и замечательной слаженностью всего ансамбля исполнителей.
Все актёры, от главных действующих лиц до безмолвных слуг, не просто проговаривали свои роли, но, по настоящему, ЖИЛИ на сцене «до полной гибели всерьёз».
А в конце, уже на поклоне зрителю, когда Клюев вышел с ….
Нет, нет, об этом позже, об этом в конце.
Часть первая. (Одно утешает, можно, ведь, и не читать.)
Начнём с начала.
Все критические статьи, в основном положительные, кстати, начинались с панегириков Бочкарёву. Не галантно это как-то по отношению к Титовой, но можно извинить, так как писались большей частию дамами.
Я начну с Юлии Павловны потому, что,
во-первых, она замечательно сыграна. Не будь столь блестящего раскрытия Титовой характера своей героини, то и прекрасная игра Василия Ивановича повисла бы в пустоте. А в пустоте играть трудно. Высот не возьмёшь, ибо их попросту нет.
Во-вторых, Юлия Тугина определена Островским как главная, героиня комедии.
Ну, а в-третьих…. Галантность, я надеюсь, ещё не отменили.
Или я безнадёжно отстал от века, и стараниями наших доморощенных феминисток…? Чур, чур, меня!
Островским Юлия Павловна выписана прекрасной (во всех ипостасях) женщиной с кристально чистой душой и умением беззаветно любить. Именно, такой и сыграна она Титовой. А это очень «дорогого стоит», согласитесь.
В традициях Малого (да и в МХАТе так её играла А. К. Тарасова) изображать Тугину в последнем акте женщиной с опустошённой душой. Будто, она вырвала из себя любовь к Дульчину вместе с сердцем. В данном спектакле, в данном исполнении Юлия Павловна, во время своего последнего визита к Дульчину (вместе с Прибытковым), смотрит на него участливо, но отчуждённо, как на почти незнакомого человека. И в то же время, взгляды, что бросала она на Флора Федулыча, обещали многое.
(Не сразу, не сразу, оно конечно. Надобно, ведь, и на воду подуть, и Прибытков это прекрасно понимал. Но обещали обязательно.)
Это её скорое исцеление от «роковой страсти» не выглядит искусственным.
Она тяжело переболела, и первым, кого увидела около себя, или о ком услышала, по выздоровлении, был Прибытков.
Беспокоящийся, хлопочущий, предпринимающий меры к её выздоровлению.
(А сердце, позволительно будет заметить вам в скобках, не камень.)
Кстати, недурён собой, богат, успешен и мудр, как змей.
И, главное для неё, подлинно участлив и любит (именно, такого и сыграл Бочкарёв). Любит, может быть, последней, мудрой любовью.
Такая Юлия, какой её написал драматург, и какой её сыграла Титова, честная перед самой собой, людьми и Богом, не «оказала бы честь» Прибыткову, не согласилась бы на брак с ним, если бы не была уверена в своём чувстве к нему.
Камнем преткновения для очень многих исполнительниц этой роли были её слова о деньгах, что она говорила в минуту беспамятства, когда узнала о предательстве Дульчина.
«Как она может о деньгах в такое время! Что подумает зритель! Беспредельная любовь и презренный металл несовместимы!»
И зачастую, вымарывали этот кусок из роли, или произносили скороговоркой. Да и сама Людмила Владимировна в интервью оправдывала эти слова бессознательным состоянием своей героини, хотя произносила она их внятно и внутренне оправданно.
Оправданно тем, что для Юлии, уже не питающей надежды на чудесное возвращение «милого друга» и, конечно же, не помышляющей о воссоединении с ним, уже женатым на другой (как заранее соглашалась Ирэн, например), оставалось только одно – научиться жить, точнее, доживать свою жизнь, без него.
О чём же она могла говорить ещё!
В момент, когда все свои помыслы нужно было отвратить от самого лёгкого, уйти из жизни, наложить на себя руки.
(Об этом она, даже подумать, не смела, ибо была по настоящему религиозна.)
А чтобы жить, деньги нужны. Увы.
Он, ведь, почти разорил её. (Дома, правда, ещё не проданы, но заложены.)
Другие, «высокие» слова, привычные для нас (и особливо, для актёров) по романтическим трагедиям, были бы чистой литературой, не имеющей к реальной жизни никакого отношения.
Вспомним, хотя бы, как она в нежной заботе о нём, без огласки, оплачивала его счета, и за квартиру, и за содержание выезда. Да и чай-сахар посылала к нему на квартиру регулярно. И кое-какие его галантерейные потребности не упускала из виду.
И платила, платила, платила….
Ну, какая она литературная барышня, в таком разе!
Все эти мысли пришли ко мне много позже после спектакля, именно, благодаря Титовой, благодаря её прочтению роли.
А во время самого монолога сердце моё, самым натуральным образом, сжималось от боли за Юлию.
(Чего, кстати, не ощущалось на премьере, почти год тому назад. С удовольствием отмечу, что предвидел рост спектакля и собирался обязательно посмотреть через месяц, два. Получилось, правда, только через год.)
Василий Иванович Бочкарёв в своём Прибыткове создал образ по настоящему делового человека, незыблемо следующего своим принципам, кстати, очень правильным принципам. Умного, даже мудрого, видящего всё и всех насквозь. Немногословного. Да и не нужно ему говорить много, окружающие и так жадно ловят каждое его слово, их не надо убеждать многословием, их убеждает его авторитет, его миллионы.
И оттого одинокого. Поговорить по душам ему не с кем. Потому-то он в первый свой визит к Юлии Тугиной, вдруг, как бы, ни с того, ни с сего, заговорил об итальянской певице. Почему-то решил поделиться именно с ней мыслями, что держал про себя.
А приехал к ней с прицелом обрести … «подругу» (партнёршу). Готов был и щедро потратиться, согласно тогдашним обычаям. Но, щадя её самолюбие, говорил о помещении её капитала в дело и обещал щедрые проценты, на которые она могла бы жить, не задумываясь о тратах.
Получив отказ, сильно не огорчился, и, пожалуй, забыл бы вскорости, да что-то не давало. Видимо, невольно возвращался мыслями к тому визиту, к ней самой.
Когда она приехала к нему занять денег для Дульчина, с болью в сердце чувствовал её унижение, но денег «на такое дело», на очередной проигрыш, в чём он был более чем уверен, не давал. Хотя и деньги-то по его меркам маленькие, но такой заём шёл наперекор его принципам. И неуклюжую её попытку предложить себя «в возмещение» отверг с негодованием, потому, что видел в ней гораздо большее, чем она пыталась ему представить.
Эта сцена меня так захватила, что, не видя ничего вокруг, я жадно ловил каждую фразу, каждый жест, каждый взгляд её участников….
И увидел!
Или, почувствовал? (Или мне показалось, что увидел и почувствовал?)
Когда Юлия Павловна разрыдалась….
Как тяжело было слышать эти рыдания! Ведь, ей казалось, что все её надежды, да, что там, вся её жизнь, рухнула из-за этого отказа. Ведь она верила (или очень хотела верить, что, порой, для женщины одно и то же), что будь у неё эти деньги, то Дульчин (как клятвенно обещал) отдаст долг, женится на ней, и они будут вместе трудиться и потихоньку восполнят утраченный капитал (надо, ведь, и детям что-то оставить). Переступить же через себя и занять деньги у Салай Салтаныча она не могла. Этот ростовщик был для неё той границей, за которой чернела бездна.
И вот, когда Юлия Павловна разрыдалась, я увидел, будто внутри Флора Федулыча щёлкнул какой-то переключатель и его уважение к Юлии, его восхищение нею, жалость к ней разом соединились и переплавились в иное, более глубокое чувство.
То ли Бочкарёв вздрогнул всем телом в этот момент, то ли ещё что-то произошло, но увидел я явственно.
И вот, Прибытков даёт Юлии деньги взаймы. Не то, чтобы он поступился своим принципом, просто, другой, более высший по приоритету принцип, отменил этот.
Дал деньги и тем самым отрезал себе путь к ней.
Нет, нет, он, конечно же, не верил в чудесное перерождение Дульчина. Он был более чем уверен, что, и эти деньги будут проиграны, и эта жертва будет не последней. Потому и решил подбросить Дульчину живца, в виде богатой невесты, чтобы ускорить неизбежную, по его мнению, развязку, и избавить Юлию Павловну от большей трагедии.
Но, всё же, всё же….
Будучи человеком деловым, он, конечно же, мгновенно просчитал все возможные риски.
А вдруг, она своим любящим сердцем разглядела в Дульчине то, чего он при самом точном деловом расчёте разглядеть не мог?
Да и если всё выйдет так, как он предполагал. Ведь это совсем не значит, что она полюбит именно его, Прибыткова.
Скорее наоборот, возненавидит за разбитое им, как ей будет казаться, счастье.
Часть вторая.
Но, всё же, всё же….
Отрезал?
Когда он отказал Юлии в займе, она не набросилась на него с упрёками, хотя, казалось бы, имела право за это его: «Любовник не идёт».
(Он только позже, после того, как она разрыдалась, понял, как тяжко оскорбил её этим предположением.)
Не посетовала даже, а приняла его вердикт, как приговор судьбы и разрыдалась от безысходности.
Значит, и она, где-то глубоко внутри себя, может быть, боясь себе в этом признаться, опасалась его опасениями и принимала его правоту.
Не отсюда ли берёт начало, то самое, скорое её исцеление?
И ещё…. Этот её поцелуй, что «дорогого стоит». Это, ведь, был не просто дежурный поцелуй в знак благодарности, было в нём ещё что-то, что обещало….
Нет, нет, он уже давно, не помнит даже когда, запретил себе лелеять и разжигать иллюзии, этот самый опасный для делового человека недуг.
Было ещё одно открытие, самое на данный момент дорогое для него.
Он открыл в себе душу и сердце. Ибо давно уже считал, что эти две эфемерные субстанции в нём давно атрофировались и воскрешению не подлежат. А тут, разбуженные Юлией Павловной, воскресли. Не засохли и омертвели, за неупотреблением, а ожили.
И душа болела. Жива, значит!
И сердце билось чаще. Значит, не только насос какой-то бесчувственный!
Пусть даже Юлия не достанется ему, чему есть немалая вероятность, но теперь он точно знает, что может любить и, следовательно (дай-то Бог!), быть любимым.
Что такое счастье, дорогие мои?
Это мочь! Можно и не хотеть, но МОЧЬ, условие обязательное.
А несчастье?
Правильно. Хотеть, но не мочь.
Оттого-то и ликование его души, после ухода Юлии Павловны.
Мгновенно составлен план по спасению Юлии и первый пункт этого плана, дискредитация Дульчина.
Подсунуть ему «куклу» и пусть выбирает, «богатая невеста» или Юлия.
Выберет «богатую невесту» – Юлия будет спасена от худшей участи.
(«И может быть…. Нет, нет, не распускайся, ишь разнюнился. Вилами на воде писано. Но старания приложим-с, обязательно приложим-с».)
Выберет Юлию – совет им да любовь.
(«Тяжело это будет, конечно, но…. Значит, я ошибался в Дульчине. В следующий раз не буду так скор на выводы, жизнь сложнее. А за науку надобно платить».)
Он не ошибся в Дульчине. Живец заглотнут, рыбка на крючке.
Вот уже и Лавр Мироныч самолично развозит приглашения на свадебный ужин. Вот уже и Глафира Фирсовна разносит по окраинам свежую новость. К Тугиной-то она непременно заглянет.
И он мчит на колясочке к Юлии.
Упредить, подготовить, смягчить удар.
Успел. Выпроводил Глафиру Фирсовну и велел ей забрать с собой карточку-приглашение Лавра Мироновича. А для верности отвёз её самолично домой.
Да вот, проглядел, как она подсунула карточку в коробку….
С каким участием он принял горе Юлии! Будто и его сердце разрывалось от боли, вместе с её сердцем. Будто это его предал Дульчин….
По чьей инициативе они пришли к Дульчину в последнем акте?
Уверен, не по его. Скорее всего, это Юлия хотела проверить, не осталось ли в ней хотя бы и тени прошлого чувства к Вадиму.
Не осталось.
«Юлия Павловна оказала мне честь и выходит за меня замуж».
Эту фразу он говорит Дульчину не с ликованием победившего соперника, но с благодарностью Юлии за этот выбор. Здесь, «оказала мне честь», не просто фигура речи, а прочувствованное его отношение к произошедшему.
Зло должно быть наказано, но сам он, пожалуй, векселя Дульчина к взысканию подавать не будет. Чтобы не понести урону репутации. Перепродаст Салай Салтанычу, по десяти копеек на рубль, не долго торгуясь, а тот взыщет по всей строгости и безо всякого снисхождения.
«Ну, вот, – скажет мой раздосадованный читатель, – обещался отзыв, а подали пересказ пьесы. Куда это годится. Это можно было и на сканере».
Простите, если что не так, но именно таким мне видится отзыв на этот спектакль. Да и не пересказ это пьесы, а пересказ спектакля, нет, отрывка из жизни двух замечательных людей, нашедших друг друга.
Отрывка, показанного прекраснейшим дуэтом – Титовой и Бочкарёвым.
Часть третья. (Сейчас я буду морить вас учёностью. Держитесь люди!)
Театр явление сиюминутное, об этом вы прочтёте в любой книге о нём.
Что остаётся от спектакля? Восторженные (или наоборот) отзывы современников и критические статьи. Современники могут ошибаться, да и вкусы зрителей меняются со временем. То, что восхищало когда-то современного зрителя, может, в лучшем случае, вызвать недоумение в последующих поколениях. С появлением средств видеозаписи, уже можно в какой-то очень малой степени увидеть былую игру корифеев и, увы, мы не всегда разделяем восторги тогдашних их восторженных почитателей. К счастью, былых кумиров это уже не тревожит.
(Трагедия, когда это происходит ещё при жизни актёра. А происходит, и довольно часто, на переломных этапах истории.)
Это прописная истина, но есть ещё один аспект, не часто поминаемый.
Меняется и сам человек, а применительно к нашему случаю, зритель.
(В долговременной перспективе, меняется, всё-таки, к лучшему.)
Меняется его мировоззрение, и даже физиология, что накладывает свой отпечаток на восприятие.
Возьмём самый яркий пример – Барабошева из «Правды хорошо ….».
Во времена Островского и близкие к ним, это старуха. Старуха и в общественном мнении и по своему собственному самочувствию. Хотя, сама она непосильным трудом, так старящим человека, никогда не занималась, жила, и в сытости, и в достатке. Её личный возраст был куда моложе календарного, среднестатистического, для того времени. Но было общее представление о возрасте, в котором тогдашняя женщина переступала порог старости, и это представление по настоящему старило и её самоё.
(Представление, присущее её социальному кругу, у бар, например, этот возраст, был сдвинут на более позднее время.)
Отсюда и сообразный рисунок роли. Никаких сердечных волнений с появлением Грозного, только память о былом, да клятва, данная когда-то в бурной молодости.
Да тут ещё, сыграла свою роль традиция, когда Барабошеву играли актрисы более старшего возраста, нежели возраст их героини.
В наше время этот пласт их взаимоотношений можно раскрыть, не наткнувшись на непонимание зрителя. И такое прочтение не насилует пьесу, не разрушает её, но придаёт ей больший интерес и большую для нашего времени правдивость. Потому, что Островский, как и всякий великий художник, и видел больше, и мыслил шире своих современников. Сознание его не было зашорено господствующими тогда представлениями. В этом-то и кроется секрет всегдашней востребованности его пьес.
Изменения того же порядка должны были произойти и в раскрытии роли Прибыткова.
Во времена Островского эта роль трактовалась только как положительная, а явный мезальянс из-за разницы в возрасте, по тогдашнему общественному представлению, в браке с Тугиной объясняли его желанием оградить молодую вдову от нищеты, и не более.
Получался добрый дядюшка, престарелый благодетель, питающий к ней сугубо отцовские чувства.
Отсюда, кстати, и опустошённая, перегоревшая Юлия.
Но, вглядитесь в пьесу внимательней. Там у Прибыткова настоящее живое чувство, отнюдь не охладевшего к земным радостям, мужчины к прекрасной женщине. Не вписывается в неё «добрый дядюшка».
Как не вписывается и сластолюбивый старый развратник, каким его часто изображали в послереволюционное время.
(Имеется в виду революция 1917 года. Приходится пояснять, так как тут у нас, совсем недавно по малотеатровским меркам, уже и новая революция приключилась.)
Весёлые были времена.
Театры, со смехом прощаясь со старым миром, усердно клеймили «мерзости царизма», «звериный оскал капитализма» и, вообще, всё старое.
Потом, попозже, стали разбирать что к чему и потихоньку возвращать культуру. Луначарский уже бросил лозунг: «Назад к Островскому».
Но под бдительным присмотром партии.
(Единственной в ту пору, не ЕДРО, нет, это ещё впереди, Коммунистической, где нынче Зюганов в начальниках.)
Так что, и «мерзости», и «звериный оскал» не тронули. А потому Прибыткова, «миллионщика» и «акулу капитализма» одновременно, трактовали как разрушителя счастья Тугиной, расставившего хитрые капканы на идиллическом пути к браку с Дульчиным и «купивший» её впоследствии (Б. Алперс).
Опять, бедная Юлия, в такой трактовке, оказывалась "опустошённой и перегоревшей", да и с трагическим будущим в придачу.
В начале Отечественной Войны, театры, на волне патриотического подъёма, вновь обратились к Островскому, к его пьесам позднего периода. Но теперь не с целью разоблачения «мерзостей» и «оскала», а с целью возвеличивания Русского человека.
В 1941 году была поставлена Хмелёвым знаменитая МХАТовская «Последняя Жертва» с Тарасовой и Москвиным. И здесь, пожалуй, впервые на русской сцене Прибытков был показан человеком, по настоящему любящим свою Юлию.
(У Василия Ивановича очень достойный предшественник!)
Б. Алперс, в своей монографии «Сердце не камень» и поздний Островский», конечно же, пожурил (на большее не решился) Москвина за «неверную трактовку образа капиталиста Прибыткова» и сделал выговор Хмелёву за недогляд. Да и сам Москвин в объяснениях своего видения этой роли говорил совсем противоположное тому, что играл.
(Это можно прочесть в воспоминаниях Виленкина. Впрочем, Москвин был известен своей хитрецой и часто разыгрывал из себя простачка. Даже Станиславский, в своё время, отстал от него со своей системой: «Пусть играет, как хочет, его учить не надо».)
А вот, Тарасова, по прежнему играла «опустошённую и перегоревшую» к последнему акту Юлию, и таким образом получалась обоюдная трагедия неразделённых чувств. Такая трактовка Юлии, конечно, очень выигрышна для актрисы, но, как мне кажется, не отвечает, ни букве, ни духу пьесы.
(Не «Бесприданница», чай. Ведь, и Паратов, совсем не Прибытков. «Другого сорту-с» мужчина.)
«Весь мир театр, и люди в нём актёры.
У них свои есть выходы, уходы,
и каждый не одну играет роль»
Часть четвёртая. (Ещё не последня.)
В спектакле действуют только четыре персонажа, которые не играют ролей на этой ярмарке тщеславия, но живут своей, подлинной жизнью.
Им не надо играть, они самодостаточны.
Это, прежде всего, конечно же, Юлия Павловна и Флор Федулыч.
И их …, нет, не слуги, скорее, компаньоны.
А, поскольку они в некоторой степени неразделимы с главными героями комедии, то нарушу последовательность ролей и их исполнителей, а перейду к описанию именно этих, второстепенных персоналий.
Второстепенных? Но, «короля делает свита».
Чуваева играет свою Михевну….
Нет, не играет, а проживает отрезок её жизни.
Её Михевна горячо любит свою Юленьку. Лицо её светится отблеском радости, и мрачнеет тенью печали Юленьки.
И свет, и тень эти настоящие, не наигранные, не представленные.
Хотел было написать нечто дежурное: «Очень точно выверенная роль», но не решился. Какая роль! Михевна оказалась живым и глубоко симпатичным мне человеком.
Спасибо Вам Ольга Александровна. Вы показали замечательного человека, и стало чуточку теплее на сердце.
Василий…. К сожалению, статус его в программке не указан. Но, каким его играет Григорьев (очень хорошо и точно играет, хотя и слов-то ему не дано), и каким его трактует режиссёр, это не привычный нам «человек Прибыткова», но, и служащий на жаловании, и доверенное лицо.
Вот, Флор Федулыч даёт ему задание в глубине сцены. Мы не слышим слов, но прекрасно видим, и уважительное отношение Прибыткова к нему, и сосредоточенное внимание Василия. Не по лакейски подобострастное, а деловое. Он независим. Взаимоотношение Прибыткова и Василия, это новое для того времени взаимоотношение работника и работодателя.
Такое же, что и у Саввы Геннадиевича Василькова со своим камердинером (кстати, тоже Василием) из «Бешеных денег». Разве, что Василий у Василькова попроще, будет, скорее из дворовых.
А в облике Прибытковского Василия чувствуется, благодаря тщательной проработке роли Григорьевым, разночинец с, возможно, неоконченным университетским образованием. И такое решение прекрасно оправдано. Васильков из бар, человек и культурный и образованный по традициям воспитания, а Прибытков сам пробивался к тому и другому из среды кондовых Московских полукрестьян-полукупцов. И его служащий восполняет недостаток образования хозяина. Прибытков именно такого себе нанял для пользы дела.
Вот, Флор Федулыч неспешно «делает променад» в общественном саду, одновременно, зорким глазом подмечает и откладывает в память нужные для него малозаметные нюансы «подводной» жизни его обитателей, вошедших в орбиту сейчасных его интересов. А где-то в стороне, деловой походкой проходит Василий, исполняя поручения Прибыткова. И, кажется, будто связаны они незаметной нитью общего дела.
Хочу ещё раз отметить, роль бессловесная, но, благодаря исполнению Григорьева, весьма заметная в спектакле и замечательно работает на образ Флора Федулыча.
И, наконец, персонажи, которые играют свои, придуманные ими роли, внутри ролей данных автором.
Это и Глафира Фирсовна, играющая сердобольную Московскую печальницу за всех.
И Вадим Григорьевич Дульчин, играющий барина, широкой души и с большим капиталом.
И Лавр Миронович Прибытков, передовой европеец и член Городулинского кружка Московских говорунов-либералов. Он играет, и состоятельного купца, и, просто, графа Монтекристо.
И его дочь, Ирина Лавровна. Она играет раскрепощённую, также европейскую, как и её папА, «эмансипе» с «африканской страстью». И вообще, «вся чувство».
Салай Салтаныч, когда необходимо, играет доброго дядюшку, всегда приходящего на помощь, по финансовой части, и исключительно по зову своей бескорыстной души. Конечно же, этой его игре не верят, и он прекрасно знает, что не верят, но для него это ритуал, сообразный его восточному менталитету. А потому, священный.
И, наконец, Лука Герасимыч Дергачев. Запросы у него незначительные и играет он просто приличного человека.
Полякова играет свою Глафиру Фирсовну, как и играет всегда, ярко, сочно и очень достоверно. Вкусно играет!
Её Глафира Фирсовна, это и радио, и телевидение и даже Интернет для тогдашних кумушек с Московских окраин. (В центре газеты по кофейням читали и в клубах обсуждали.) Точнее, то, что когда-то называлось «живой газетой», то есть «представляла в лицах» своих персонажей. Только в этой «живой газете» она была и корреспондентом, и редактором, и выпускающим редактором, и всеми актёрами одновременно.
А вот, приёмы подачи информации были у неё те же, что и сейчас. Перетрагичит трагичную новость и пересмешит смешную, а то и присочинит свою, для пущей занимательности. С удовольствием перескажет сплетню (нынче это «светские новости»).
Чем, собственно, и кормилась.
(Видимо, кормилась не слишком регулярно, оттого и, при случае, наедалась впрок.)
Ну, а рекламная компания по продвижению Ирень в богатые невесты, принесла ей шубу.
В композиционном решении пьесы Глафира Фирсовна выполняет функцию ковёрного. И нет здесь ничего уничижительного – зрителю надо дать отдохнуть от драматических перипетий, чтобы не притупилось восприятие следующих. Гениальным ковёрным, в прямом смысле этого слова, был великий Юрий Никулин. Полякова и с этой функцией своей героини справляется наилучшим образом.
Вадим Григорьевич Дульчин.
Эта роль сыграна Доброваном, на мой взгляд, не бесспорно. После премьерного просмотра я его Дульчина не принял решительно. Показалось, что такого жестокого человека Тугина полюбить не могла, а потому сюжет рассыпался. Мне, по крайней мере, приходилось абстрагироваться от такого прочтения, чтобы не разрушить впечатления от спектакля.
Та же проблема, насколько я понимаю, волновала и Станиславского, в бытность его актёром-любителем (и председателем) Общества Искусства и Литературы, когда он взялся за эту роль.
В традициях Малого театра трактовать Дульчина, как «прожженного плута, разорителя богатых вдовушек». (Таким его играл и Ленский.) Но, как тогда оправдать сердечную слепоту Юлии Тугиной. Она, ведь, не обыкновенная, примитивная вдовушка. Её не обманешь стандартным набором приёмов такого сорта молодых людей.
Для разрешения этого противоречия, Станиславский сломал традицию, и представил Дульчина, просто, эгоистичным ребёнком. Переросшим ребёнком. Он искренен в своих словах и чувствах, но, прежде всего, думает об удовлетворении своих потребностей. Он искренне желает счастья Юлии, но ради этого не готов поступиться даже самой малой малостью своих удовольствий. Он по настоящему любит Юлию, но своей, я бы это назвал, гастрономической любовью.
Назвал, придётся пояснить. В любви, люди с одинаковой радостью и дают, и берут. Но это вообще. Формула такая. А в реальности, кто-то более радуется, отдавая, а кто-то – беря. А есть и такие, кто ничего не даёт и только берёт, искренне считая при этом, что именно так и должно быть («любишь, докажи»). Вот такая любовь, по моей, личной классификации, и есть любовь гастрономическая, сродни любви к блинам, например. Юлия же, с радостью отдавала, и потому не замечала такой особенности его чувства. Как мать радуется хорошему аппетиту своего ребёнка.
Доброван, в сегодняшнем спектакле, механически смешал обе эти трактовки. Были у него и искренние ноты, были и фальшивые.
Часть пятая. (И последняя. «Ликуй, Исайя!»)
Клюев играет Лавра Мироновича Прибыткова удивительно ….
Нет, нет, об этом попозже. Это на десерт.
На этот раз, в отличие от премьерного спектакля, Ирэнь была исполнена Базаровой , на мой взгляд, излишне ярко. Краски внешнего рисунка роли были наложены щедрой рукой, но, увы, в ущерб внутреннему содержанию образа. Это вызывало, и большее оживление в публике, и большее количество сорванных аплодисментов, но ….
Но, есть же и Гамбургский счёт.
А вообще, Базарова, очень перспективная актриса. Буквально на моих глазах, она выросла из немногословных (или же и вовсе бессловесных) служанок (где, кстати, была заметна, и умела выращивать из эпизода роль, не в ущерб спектаклю), до исполнительницы ролей второго плана.
Есть, куда расти!
А, вот, Складчиков, прибавил, и прибавил значительно. Если на премьерном спектакле я видел только очень интересный контур роли Луки Герасимыча Дергачева, но самой роли не видел, то на этот раз интересный контур наполнился не менее интересным содержанием.
Складчиков вырастил живого жалкого, смешного человека и, что особенно ценно, вызывающего сочувствие. Роль Дергачева в его трактовке прицельно работает на характеристику Дульчина, и, следовательно, полностью отвечает замыслу Островского.
Клюев играет Лавра Мироновича Прибыткова удивительно точно и удивительно смешно. Но он не комичен, и тем более не комикует, комичен образ, созданный им.
Клюев с аптекарской точностью, будто мензуркой, отмеряет краски из своей богатой палитры на выписывание роли, и получается образ, в котором нет ничего лишнего, ничего незначащего. Поэтому между образом и ролью, написанной драматургом, и лезвия не просунешь.
Есть комики высшего полёта, которые специально не смешат зрителя, не подмигивают ему, не подсказывают: «Смотрите, сейчас будет смешно», но создают удивительно органические образы, по настоящему, смешных людей.
Таким был Леонов.
Таков и Клюев, хотя его комизм другого свойства.
С каким серьёзом он произносит: «Нас сейчас очень беспокоит здоровье Папы Римского».
А дочь без приданого. Вот вам и беспокойство.
И это слышно в интонации, с которой произносятся эти слова.
Как он заказывает ужин! Я, признаться, несколько раз сглотнул.
Как …. Да нет, всего не перечислишь. Просто, сидишь, смотришь, и в душе восторг и благоговение перед прекрасной игрой.