На сцене Малого театра — «Государственный переворот»
Валерий Панов, Специально для «Столетия», 07.03.2019
Это спектакль о событиях конца февраля 1917-го. Но — не о тех, что долгое время были известны у нас как Февральская революция, которая, якобы, плавно перетекла в большевистский Октябрь, когда «пламенные комиссары» в едином порыве с рабочими и крестьянами «свергли самодержавие». На самом деле, к «свержению» большевики были причастны менее прочих политических сил. Все свершилось гораздо раньше, и авторы пьесы Святослав Рыбас и Екатерина Рыбас совершенно небезосновательно дали своему прочтению тех событий название «Государственный переворот».
Пьеса проливает свет, вернее — толику света на один из самых темных эпизодов нашей истории. Он уместился всего в несколько дней, но сыграл самую трагическую роль в дальнейших судьбах России. Речь о так называемом отречении от власти царя Николая II, точнее — о насильственном отстранении его от управления империей, прежде всего армией, в наиболее сложный период Первой мировой войны. Кто осмелился на столь страшное предательство? И главное, во имя чего?..
Режиссер-постановщик спектакля заслуженная артистка России Елена Оленина к своему ответу на эти непростые вопросы вела зрителей постепенно. Напряжение нарастало от сцены к сцене и наивысшего накала достигло в финале пьесы, когда император произнес свой монолог, завершивший, по сути, более чем 300-летюю историю династии Романовых. «Господи, как больно и тяжело! Значит, таков мой крест», — сказал он с болью.
Потом с надеждой выдохнул: «Может быть, будущие поколения через какое-то время простят меня, и даже поймут, что я не мог иначе?..»
И с горечью вымолвил: «Но как мне забыть и простить себя самого? Как искупить мне грех клятвопреступления соборному обету верности законным самодержавным Царям?» И стал просить Господа о милости…
И тут я взглянул на сидящих в одном ряду со мной студентов МФТИ. Их пришло в театр человек 50, оказалось, согласно «программе по гуманитарному развитию». Слева от меня расположились первокурсники. Разговорились. Парни из областных центров европейской части страны. Увы, они почти ничего не знали о том судьбоносном для России периоде, на спектакль о котором пришли. Об отречении царя «вроде что-то слышали». О деталях, смысле, тем более, о значении февральских событий семнадцатого имели самое смутное представление. Успел до начала пьесы прочитать им небольшую «лекцию», чтобы несколько восполнить пробел в их исторических знаниях. Слушали, вроде, не без интереса, правда, потом некоторые из них откровенно дремали, другие спали, роняя молодые головы на крепкую грудь. Хотелось думать, что просто устали ребята именно в тот день… Зато аплодировали они все же с большим чувством… Видно, что-то поняли. И уходить не спешили.
…В прологе пьесы Николай (так назван в тексте пьесы Государь после отречения) сетовал на свою долю («Значит, таков мой крест?..») и горько казнился, вспоминая отцовские заветы: «Отец мой завещал: быть твердым и мужественным, не проявлять никогда слабости… Мне же не хватило ни твердости, ни мужества…. Как он был прав: “Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним и Россия рухнет. Падение исконно русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц”…» В этот момент за полупрозрачным экраном, отделяющим авансцену от остального сценического пространства, появляется Царь. И происходит, отмечено в пьесе, «диалог между Николаем перед расстрелом и Царем (ожившее отражение) до отречения в период войны». «Николай. Хотел остаться человеком?.. Тебе это удалось. Но ты Помазанник Божий! У тебя была абсолютная власть, нечеловеческая власть… Император Павел под угрозой смерти не уступил заговорщикам, Петр пожертвовал даже родным сыном ради своей державы…» «Царь. За это и не люблю Петра! Он отвернулся от Церкви!…» «Николай. Наши родственники, великие князья и их жены и есть первейшая оппозиция… Они не простят тебе, что ты отодвинул их от власти. «Сперва твой долг, потом – покой и отдых»… (Исчезает)».
Благодаря «разным» царям уже в прологе четко обрисовываются две парадигмы, между которыми как между берегами реки и развивается действие, — с одной стороны, император, его жена, дети и подданные, оставшиеся верными ему до конца, с другой — заговорщики, изменники, предатели.
Две фигуры царя, — «До» и «После» (после злодейского убиения), в блестящем исполнении двух актеров сливаются настолько органично, что воспринимаются как единый образ, цельный в своем высоком трагизме.
(Царь Николай Второй до отречения от престола — заслуженный артист России Василий Зотов. Николай перед расстрелом — заслуженный артист России Василий Дахненко.)
Этот прием, пусть и не новый, в спектакле оказался весьма удачной сценической находкой. Вполне допускаю, что в противном случае образ царя (Николая) мог получиться менее убедительным. Особенно в тех критически важных эпизодах, где в поисках верного решения происходит внутреннее борение императора-человека. Наиболее зримо это проявляется, с моей точки зрения, в сцене, связанной с убийством Григория Распутина. Эта смерть должна была деморализовать царя. Но он говорит: «Аристократы убили мужика! Они твердят о народоправстве, о демократии. Власть Мамоны, а не народоправство... Добрались до моей семьи… Я им дал выборы, Думу, свободу собраний, газеты…» «Николай. Тебя спасет диктатура!» «Царь: Я не сатрап. Я человек». «Николай: Ты не человек, ты – царь. Ты принимаешь на себя всю греховность народа. Народ греховен... Ты с начала твоих дней принял на себя жертвенное служение».
16 Великих князей (из 18) стали требовать освободить убийц, которые, по их мнению, «руководствовались благородным порывом», потому на них «надо смотреть как на патриотов, пошедших по ложному пути и вдохновленных желанием спасти родину», и грозили Николаю II «русской революцией» (бессмысленной и беспощадной как русский бунт). «Да ведь никто — будь он великий князь или же простой мужик — не имеет права убивать», — сокрушалась Александра Федоровна. Однако император отправил убийц под домашний арест. И прозвучала ставшая пророческой его фраза: «Кругом измена, трусость и обман…»
Эти слова Государя, записанные им в дневнике 2 марта 1917 г., в день «отречения», стали определяющими, увы, не только того далекого времени, когда в результате, прежде всего, предательства генералов царь был низложен, рухнула великая империя, нарушился миропорядок, но и являются актуальными до сих пор. Как тогда, так и позднее не нашлось ни одного русского генерала, который бы взял на себя ответственность за спасение Отечества. Царские генералы изменили присяге - и не стало Русской армии, советские генералы в 1991 г. нарушили присягу - армия не выступила против кучки заговорщиков-авантюристов и рухнул Советский Союз. Благо, хоть Россия осталась!..
Расправа заговорщиков над Распутиным и безнаказанность за это преступление произвели на общество столь сильное впечатление, что в его сознании возникло и быстро окрепло «право» на безнаказанное убийство, ставшее главным движителем стремительно приближавшейся революции. И Александра Федоровна печально скажет (в пьесе): «Ники бесконечно добр, а как с людьми без силы? Народ любит сильных и не верит добрым, считает их лукавыми. Как прав Григорий Ефимович (Распутин)… Скорее бы кончилась война!»
Россия готовилась тогда к победоносному наступлению. С осени 1915 г., после того как Николай II взял на себя обязанности Главнокомандующего, русская армия не знала поражений. Она была готова к сражениям и наверняка разбила бы войска Германии и Австро-Венгрии, и русские полки опять прошли бы торжественным маршем по Берлину (в третий раз!). Но Европе, да и Западу в целом, никогда не была нужна сильная Россия. И генерал Алексеев — тот, кто не менее других заговорщиков желал свержения царя, преданно смотрел ему в глаза и подобострастно говорил: «По нашим расчетам война закончится безусловной победой к лету или осени семнадцатого года». Естественно, эти оценки хорошо были известны и врагам Российской империи.
Правнук убитого вместе с семьей Николая II царского повара Ивана Харитонова, кандидат исторических наук Петр Мультатули писал: «Для заговорщиков, среди которых немало генералов, было очевидно, что осенью 1917 г. Антанта и Россия выиграют Первую мировую войну. Мы не пустили немцев дальше Царства Польского. А в 1916 г. начали сокрушительное наступление.
Предатели понимали: царь войну выиграет и никакого переворота не будет. А для них переворот стал важнее защиты Родины от внешнего врага, важнее собственного народа.
Заговорщиками были начальник штаба Ставки генерал Алексеев и командующие фронтами: Северного - генерал-адъютант Рузский, Юго-Западного - генерал Брусилов, Западного - генерал Эверт. Все они выполняли указания председателя Думы Родзянко и его соратника Гучкова. Им обещали, что они станут первыми лицами в новом государстве, но в итоге обманули. «Рассчитали, как прислугу», - напишет позже Алексеев, которого Временное правительство погонит в шею. А ведь именно названные мною генералы арестовали Николая II, разослали по фронтам лживые телеграммы о его якобы отречении, посеяв в стране и на передовой смуту».
Вообще, при всем разнообразии характеров в пьесе и при том, что главный герой — царь, личность императрицы в исполнении актрисы Варвары Андреевой показалась стержневой в том экспрессивном композиционном развитии, благодаря которому пьеса воспринимается на одном дыхании. К тому же в свое время мне доводилось немало общаться как с обрусевшими немками, так и с онемечившимися русскими дамами, что, в принципе, являет собой две стороны одной медали. На сцене перед нами был именно такой типаж — русская немка: характерный акцент, скупые, но энергичные движения, немецкая расчетливость и одновременно русская щедрость, преданность семье, стране, народу (чтобы выйти замуж за православного царя Александра Федоровна крестилась в православие).
У актрисы есть еще и определенное портретное сходство со своей героиней. Таковы, в общем, отличительные черты представленного на суд зрителей образа Александры Федоровны (кстати, в пьесе это единственная женская роль). «Без преувеличения, более достоверного сценического отображения царицы-великомученицы мне видеть не приходилось», — поделился впечатлениями с режиссером-постановщиком спектакля Еленой Олениной. Она, согласно своему правилу, наблюдала за сценическим действом «изнутри», то есть из зрительного зала. И отреагировала на мое замечание так: «Варвара Викторовна много работала над образом, вникала и в дневники, и в переписку Николая II и Александры Федоровны. Когда приступили к работе над пьесой, то обратили внимание, что там много исторических фактов. Но в них нет отличительных черт наших героев. А вот в дневниках, в переписке — там душа... Нам помогли исторические источники. Кстати, актеры во время работы даже вспоминали про свои корни».
1 марта 1917-го в 19.05 царский поезд прибывает в Псков, где Государю предъявляют: решение Государственной Думы о захвате власти, решение союзников о признании Временного комитета ГД (Антанта предала царя), информацию (лживую) о переходе Петроградского гарнизона и конвоя ЕИВ на сторону революции, об аресте членов Госсовета и правительства и требование об отречении. Отдельно предъявляется телеграмма о том, что «царская семья находится под охраной революционных войск». Реально это означает: жена и дети находятся в положении заложников. Великий князь Михаил Александрович уже после этих событий говорил, что «...Родзянко, кн. Львов и все остальные стремились добиться его отказа от Престола, указывая, что в противном случае все офицеры и члены Дома Романовых будут немедленно вырезаны в Петрограде».
2 марта 15.00. Царь, осознав, что остался один и не имеет никакой поддержки, принимает решение об отречении. Само отречение может рассматриваться как акт долга: самые близкие ему люди (командующие армией и «монархисты») говорили, что он должен уйти ради Отечества. Николай II пожертвовал своим императорским троном, хотя ясно понимал, что после этого он будет зависеть от милости своих врагов.
Между прочим, поколения советских людей, да и современной России, были выращены на книгах с бесконечными презрительными высказываниями Ленина об интеллигенции и либералах-предателях. Тем не менее действительно без либерального заговора 1915-1917 гг. не было бы Февральской революции. А без Февральской революции, отменившей тайную полицию, назначаемых из центра губернаторов и дисциплину в армии, не было бы и революции Октябрьской.
Кадет Василий Алексеевич Маклаков вспоминал, что именно накануне 1917 г. интеллигенция стала особенно щепетильна в неприятии сотрудничества с властью.
Известная в узких кругах формула — пьяница может быть «рукопожатным» (вот откуда переняли это словечко и сегодняшние либералы!) российским интеллигентом, а царский генерал с боевыми шрамами и несколькими образованиями никогда — именно тогда была доведена до абсурда. Вместе с тем вопрос о насильственном устранении царя в 1915-1917 гг. был краеугольным камнем конспирации в России. В тайных кругах постоянно вынашивались планы цареубийства.
…В финале пьесы на экране появляется комната, где была расстреляна царская семья. Мы видим большой фотоснимок, на котором Александра Федоровна и дети. Царь смотрит на них и идет к пустому стулу в центре, садится, становясь частью черно-белой фотографии. И нас сразу окутывает атмосфера величественной скорби...
Со мной так уже было. В далеком детстве. В Свердловске. Тогда мы с моим дедом вышли на прогулку. Шли-шли и вдруг остановились. Дед показал на другую сторону улицы и негромко произнес: «Вон тот дом видишь?» Конечно, на него нельзя было не обратить внимания: светло-салатового цвета крыша, белые стены, высокое крылечко, тонкая резьба по каменная фасаду. Красиво! Все до мельчайших деталей врезалось в мою память. Но красота показалась мрачной, давящей. Стало как-то не по себе, и дед, словно угадав мое состояние, сказал: «В этом доме царя убили». «Какого царя?» «Нашего, русского, православного!..» (Этого дома, как известно, давно нет. Его разрушили до основания по распоряжению первого секретаря Свердловского обкома КПСС Б. Ельцина в 1977 г.)
А второй мой дед, по материнской линии, видел последнего русского царя.
И вот после спектакля мы разговариваем с режиссером-постановщиком Еленой Олениной.
— Уважаемая Елена Александровна, в спектакле прозвучала фраза: и священники предают. Далеко не все знают о том, что даже многие иерархи отвернулись от Николая II. Вы строго следуете не только фактам, исторической канве событий, но и духу того времени. (Кстати, мои исторические пометки делаются исключительно с целью подчеркнуть именно эти достоинства пьесы, редчайшие для современных театров.)
— Можно сказать, я с детства живу с ощущением того, что мы очень много переделываем нашу историю, в том числе историю семьи. Мама моя, предки сохранили историю нашей семьи, если не ошибаюсь, до 1735 года. И я понимаю: когда мы переписываем нашу историю, то самое страшное, что мы не принимаем все как есть, и с нами потом может быть то же самое. У меня было много сценических постановок на исторические темы, которые относились к разным эпохам, и я интуитивно чувствую ту боль, которая назревает сейчас...
— Боль в обществе? Конфликт власти и народа? — спросил я.
— Не могу сказать, что это конфликт власти и народа. Это – нарыв. Это не только социальная ситуация. Она — боль во всех сферах.
— Вы хотите сказать, что мы опять вступили в предкризисное время?
— Да, и у нас подобное состояние общества уже было. Несколько раз. Оно периодически накатывается…
— Нельзя ли назвать ваш спектакль предостережением? Это даже ощущается по тому накалу страстей, который сопровождает каждый фрагмент сценического действа.
— Да. Была такая идея… Потому и спектакль получил название «Государственный переворот», в оригинале было «Царь. Государственный переворот», — сказала Елена Александровна.
— Перед нашими глазами на сцене происходит вызревание заговора против царя. Видим лукавое, почти сатанинское выражение лиц предателей…
— Наши актеры — абсолютные адвокаты своих ролей, — коротко ответила Елена Оленина.
Я же позволю себе сказать так: сопоставление сценических образов главных заговорщиков (и предателей) с их прототипами, если бы сие могло случиться, думаю, стало бы не в пользу «оригиналов». Таковы, например: А. Гучков, председатель Центрального военно-промышленного комитета, член Государственного Совета (Алексей Анохин). А. Коновалов, миллионер, депутат Государственной Думы (Филипп Марцевич) и М. Родзянко, председатель Государственной Думы (залуженный артист России Дмитрий Кознов), М. Алексеев, начальник штаба Верховного главнокомандующего, генерал от инфантерии (засуженный артист России Сергей Кагаков). Вот какие, в частности, характеристики даются им в пьесе.
«Александра Федоровна. Гучков – не дворянин, это выходец из совсем другой среды, где нас никогда не любили. Верно? Из семьи крестьян-старообрядцев». И далее: «Это всё Гучковы! Скоро ты сам это поймешь. Ведь они – торгаши и умеют лучше обращаться с деньгами. Таким, как он, место в Сибири… Если их не вышлешь, то они вышлют нас». «Царь. После реформ страна до сих пор не успокоится: раньше служили Богу и Отечеству, а сейчас – кошельку. Если я ошибусь, тотчас превратят страну в торговый синдикат. Да уже превратили…»
И когда в гостинице «Астория» Гучков, Коновалов и Родзянко начинают раскручивать спираль заговора, то для скрепления своего нечестивого союза они выпивают по бокалу вина, весьма похожего на человеческую кровь…
Напоминает известный ритуал, не так ли?..
Вообще сценография играет в спектакле заметную роль. Это, прежде всего, безукоризненно соответствующие эпохе костюмы персонажей. Их манеры. Изумительная выправка военных, особенно – Алексеева (службист, однако). И, конечно, декорации, точнее — почти их полное отсутствие. Только несколько подвижных конструкций, которые руками героев пьесы быстро трансформируются то в экраны, то в мебель, то в просторную комнату… А еще ненавязчиво звучит подходящая моменту музыка (композитор — народный артист России Г. Гоберник) и будто из ниоткуда возникает свет, — то рассеянный, то яркий, то узким пучком, — но непременно подчеркивающий особенности момента (художник по свету — заслуженный работник культуры России Л. Изотов). Гармоничное сочетание сценических эффектов, дополненное видеорядами кинохроники с кадрами Первой мировой и Гражданской войны создают не только иллюзию погружения в конкретную ситуацию, но и прикосновения к ней (специалист по видеоэффектам — С. Сошников). И когда изменники вручают Государю для подписи якобы манифест об отречении от престола, и Николай II начинает читать его вслух, то несколько волн света накатываются друг на друга таким образом, что дальнейшие действия императора вроде как тонут в сумерках, становясь призрачными, непонятными, неразгаданными… Вроде бы событие и произошло, но как бы и нет…
Подлинного манифеста императора Николая II об отречении от престола не обнаружено по сей день. Да и вряд ли он был, но именно таким коварным образом государь был свергнут с прародительского престола. Историк, знаток эпохи Николая II Петр Мультатули констатировал: «1917-й год стал логическим завершением отступничества русского общества от Христа. Отсюда начался отcчет пути в пропасть. Русское общество начала XX века – страшное общество. Нынешнее общество, если его так можно назвать, при всем его варварстве намного лучше того предреволюционного общества. Потому что сегодня есть православные интеллигенты, православные учёные, православные военные…» Кстати, очевидцы вспоминали, что один из адъютантов генерала Рузского, ротмистр граф А.В. Гендриков, узнав об измене своего начальника, ворвался к нему в вагон и хотел его застрелить. Офицера обезоружили… Больше подобных случаев в хрониках тех времен не зафиксировано…
В одном из интервью художественный руководитель Государственного академического Малого театра Юрий Соломин сказал, в частности: «Пьеса Святослава Рыбаса пришла в театр не случайно. В самом начале 90-х Малый театр первым заговорил о теме царской семьи, тогда у нас была поставлена пьеса Сергея Кузнецова "...И аз воздам"… И мы тему не забыли… Царь у Рыбаса находится в ситуации выбора — он выбирает между титулом и страной во враждебном, как оказалось, окружении. Я, игравший царя в "...И аз воздам" и перелопативший массу источников и знакомый с пьесой "Государственный переворот", могу сказать, что автору удалось тут показать, что мужественность человека выражается не только в том, чтобы рвать на груди рубашку и стоять стеной. Иногда мужество — это принести себя в жертву».
Спектакль заканчивается весьма символично. Звучат слова распятого на кресте Иисуса: «Отче! прости им, ибо не ведают, что творят…» (Лука, 23:34). Слышен звук разбивающегося стекла, и фотография царской семьи покрывается трещинами.
На мгновение показалось, что в воздухе опять витает призрак недовольства властью. А еще — вопрос: что делать, чтобы события 2 (15) марта 1917 г. больше никогда не повторились в нашем государстве?
Валерий Панов, Специально для «Столетия», 07.03.2019
