Новости

А ЧТО? БЫЛА ПРЕКРАСНАЯ ЭПОХА!

Легко ли сыграть одного Ленина в 18 кинофильмах? Народному артисту России Юрию Каюрову принадлежит своеобразный рекорд — он сыграл роль Ленина в 18 кинофильмах. Вот уже сорок лет Каюров служит в Малом театре в Москве, хотя его театральная карьера начиналась в Ленинграде — здесь он, проходя службу на крейсере «Аврора», уходил в самоволку, чтобы попасть на занятия в театральную студию при ДК Кирова. 30 сентября Юрий Каюров отметил 80-летие.

Ленин. И никаких Троцких!

- Вас нашли на роль Ленина, потому что вы были очень на него похожи. Никого не смущало, что вы были беспартийным?

- Партийность не имела к роли никакого отношения. У меня никто партбилета не спрашивал. Похож? Похож. Талантливый? Способный? Играть может. Загримировали — давай играй. При чем тут партия? Но в 1974 году Малый театр отмечал 150 летний юбилей. Главный режиссер театра Борис Равенский пошел к Фурцевой со списком кандидатов на звания. Я был в списке кандидатов на звание «Народный артист РСФСР», «заслуженного» еще в Саратове получил. Равенский показал Фурцевой список: «Вот и Каюров тоже есть... Он сейчас в партию собирается вступать». «Он еще не в партии? — удивилась она. — Играет Ленина и не в партии?» И — вычеркнула меня из списка.

- А о том, что ваш отец был репрессирован в 1937 году, вы писали в анкетах?

- Нет, я этого не писал.

- Не боялись, что проверят?

- Если не писал, значит, не боялся. Он был репрессирован, а потом его отпустили. Сажали в 1937-м, а через два года сделали послабление, и некоторых выпустили. Мой батюшка попал под эту амнистию. На допросах ему говорили, что он участвовал в каких-то заговорах, но он ничего не подписал, поэтому и попал под амнистию. До ареста он работал в исполкоме, но после освобождения ему было запрещено работать в государственных структурах и ему доверили должность заведующего хозяйством алюминиевого комбината в Бокситогорске. Скоро началась война, он ушел в ополчение, и в декабре 1941-го погиб, защищая Тихвин.

- Среди 18 фильмов, в которых вы играли Ленина, наверное, самый удачный — «Шестое июля». Такого простого и понятного Ленина в советском кино, кажется, никто до вас не играл. Это режиссер Карасик подсказал вам так играть Ленина? Или автор пьесы Шатров?

- Сама драматургия. 6 июля 1918 года началось восстание левых эсеров. Именно в этой обстановке оказался Ленин, и он был не такой уж простой, как вы сказали. В этот момент он был мощной, мыслящей фигурой. Режиссер мне сказал на съемках: «Никаких улыбок!» В первом фильме, в котором я играл Ленина «В начале века» был молодой Владимир Ульянов. В «6 июля» он уже Владимир Ильич Ленин. Карасик мощно повлиял на меня, нагрузил на мои плечи почти такой же груз, который был тогда на плечах Ленина. Шатров, может, что-то и говорил, но не вмешивался в процесс съемок.

- Помню, меня поразила сцена приезда Ленина в германское посольство с извинениями после убийства посла Мирбаха. Ваш Ленин приносил извинения с поникшей головой. Так и было на самом деле?

- Он приехал принести извинения. Никаких документов, конечно, подтверждающих эту сцену, не было, но надо было прочувствовать эту сцену. В ней был подтекст, этим все продиктовано. Режиссер подсказал мне, что играть надо именно так. Поэтому Ленин у меня говорит: «Стыдно, неудобно, но надо извиняться». Когда он вышел из посольства, произнес следующую фразу: «В следующий раз тот, кто будет стрелять, тот пусть и извиняется».

- Действительно Брежневу так понравился фильм, что он решил послать его на фестиваль в Карловы Вары?

- Сначала фильм показали министру кинематографии Романову. Он посмотрел и, ни слова не сказав, не пожав никому руку, молча ушел вместе с генеральным директором «Мосфильма» совещаться: что делать дальше? Все было непривычно в фильме: и эсеры такие симпатичные, и Спиридонова в исполнении Демидовой такая человечная, и Ленин какой-то озабоченный. Где же наш бодренький Владимир Ильич, который все побеждал? Романов осмелился показать фильм на даче Брежневу. Тогда уже начинались события в Чехословакии, и у Брежнева, видимо, возникли параллели: в фильме мятеж 1918 года, и тут — мятеж. Чем он закончился в России — известно. Вот тогда Брежнев сказал: «Пошлите этот фильм на фестиваль в Чехословакию». Чехи приняли фильм замечательно. Министр культуры говорил мне: «Ваш фильм я показывал бы на заседаниях правительства вместо их заседаний, чтобы они поняли, к чему это может привести». На фильм высылалось много рецензий, и все это было очень серьезно. Шел 1968 год, через два года 100-летие со дня рождения Ленина. Многие поговаривали, что фильм пойдет на Ленинскую премию, дескать, в фильме новое прочтение. Публика тоже очень хорошо приняла фильм. Мне запомнились некоторые отзывы. Павел Чухрай писал так: «Я покидал зал после фильма с ощущением, что увидел великого думающего человека. Что может быть прекраснее думающего человека?» Статья Сергея Герасимова называлась «Верность правде»... Все товарищи по искусству по достоинству оценили картину Карасика.

- Но Ленинскую премию фильму все-таки не дали.

- Когда фильм был выдвинут на Ленинскую премию, то этому стали сопротивляться некие силы, в прессе стали появляться статьи, в которых призывали не допустить получения премии.

- Что же за интриги начались?

- Не хотели допустить получения премии.

- Кто?

- Кое-кто.

- Вы знаете кто?

- В Огоньке», где главным редактором был Сафронов, появилась статья какого-то доктора исторических наук, потом, правда, выяснилось, что ее написала какая-то заместительница Сафронова. В общем, фильм решили похоронить. Уже шло голосование по премии, а этим силам хотелось, чтобы фильм ни в коем случае не получил ее. Опять появилась статья, подписанная группой историков-коммунистов. Рецензия была гадкая: дескать, мы видим, как эсеры арестовали Дзержинского, но как его освободили мы не видели. Почему Ленин находится не в настроении? Почему эсеры такие хорошие? Нет, мы этого не принимаем.

- Это было связано с национальностью Шатрова и Карасика?

- И это может быть. Оператором был Боря Бланк...

- А вы при чем?

- Я ни при чем. Ленин тоже был наполовину сами знаете кем... Тем не менее, на третьем туре голосования председатель комиссии Николай Тихонов вдруг сказал: «Есть мнение снять фильм с голосования». Расул Гамзатов стал возмущаться: «Безобразие! Почему снять?» «Есть мнение!» — еще раз сказал Тихонов, и с ним больше никто не стал спорить. Фильм сняли с голосования. А я ведь сразу говорил Карасику: «Давайте попробуем выдвинуться на Государственную премию». Но он не согласился: «Ты ничего не понимаешь. Только на Ленинскую!» Оказалось, что я как в воду смотрел.

- Карасик собирался снимать еще фильмы про Ленина?

- После «Шестого июля» он задумал снимать фильм про Брестский мир. Но как-то было совещание, на которое собрали творческую интеллигенцию и попросили поделиться своими планами. Карасик стал рассказывать о своей идее: «У нас есть сценарий Шатрова «Брестский мир». В нашем фильме мы собираемся показать объективную роль Троцкого в этих событиях...» Тут первый секретарь Московского горкома партии Гришин остановил его: «Кого-кого вы собираетесь показать?.. Троцкого?.. Никаких Троцких!!!» И стукнул по столу. Так ничего и не получилось, хотя уже группа создавалась. Карасик после «6 июля» думал, что уже все можно, но... Да и «Шестое июля» потом 18 лет на полке пролежал, его только при Горбачеве показали.

- В других фильмах про Ленина вы тоже были в тисках режиссуры?

- Ни в каких тисках я не был и везде был свободен. Известный критик Караганов очень точно написал: «Каюров играет Ленина определенного исторического момента». Правильно — как написано в сценарии, так и играл.

- Кирилл Лавров, которому тоже довелось играть Ленина, рассказывал мне, что в одном из фильмов они с режиссером пытались намекнуть на события в Чехословакии. Вы пытались намекать?

- Пока я был в кадре, то ни влево, ни вправо не шатался. Для меня было важно пронести то состояние, которым жил мой герой.

- Наверное, потому, что вы так часто исполняли роль Ленина, вам и поручили читать мемуары Брежнева?

- Наверное, так и было. Наверное, кто-то подумал: «Раз он играет Ленина, то пусть и Брежнева читает». На радио я прочитал все его книги, были выпущены пластинки. Потом, правда, спохватились. Брежнев очень любил Вячеслава Тихонова, и на телевидении читать брежневскую трилогию поручили ему.

- Материально эти чтения повлияли на вас?

- Ну что вы! Я получил обычную актерскую ставку. В кино она была побольше.

- Двойников Ленина на Манежной площади в Москве видели?

- Это ужасное зрелище. Это скверно выглядит. Сколько раз у меня было желание подойти к ним и сдернуть бородку! Но сейчас, видите ли, такие времена, когда все позволено.

Ржавчина «Авроры»

- А как вы оказались на «Авроре»?

- В молодости я был очень не спокойный, в поисках себя. В начале войны мы жили у родственников в деревне Чуриново. Я узнал, что в Белозерске открывается ремесленное училище, и решил пойти в него. Через два года, в 1944-м, после окончания меня направили в Ленинград на завод «Вулкан». Я приехал в Ленинград в июне 1944 года. Город только-только просыпался после ледяной блокады. И я это почувствовал — он был пустынный. На Невском витрины магазинов были завалены мешками с песком, памятников не было. До сих пор помню свое юношеское впечатление от города — громада!

- Что ленинградцы говорили о том, как они жили в блокаду?

- Они не любили это вспоминать. Так же, как и те, кто воевал, не любят вспоминать про войну... Поточил-поточил мины я на «Вулкане», и мне надоело. Встретилось объявление про набор в Куйбышевское подготовительное авиационное военно-морское училище, и поступил в него. Но и там мне надоело учиться, и я попросился, чтобы меня отчислили из училища. Меня отчислили, но из армии не отпустили — осенью 1946 года направили в распоряжение Балтийского флота. Там как раз набирали команду на «Аврору», до 1946 года она стояла притопленная в Ораниенбауме, потом ее отбуксировали на Балтийский завод, чтобы привести в порядок. Ее готовили как базу только что созданного Нахимовского училища. Три года я оттрубил на «Авроре», вместе с другими отскребал ржавчину в трюме, потом на ней установили настоящие 52-миллиметровые орудия, а позднее она стала музеем.

- Во время службы на «Авроре» вы стали ходить в театральную студию при ДК Кирова, которой руководила Ирина Мейерхольд. Она рассказывала вам про отца?

- Нет. Мы вообще не понимали, кто такой Мейерхольд. Только спустя годы я открыл для себя Мейерхольда. Ирина Всеволодовна преподавала нам вместе со своим мужем — артистом Меркурьевым. В то время им не разрешали вести свою мастерскую в театральном институте, а театральную студию разрешили. В нее я попал случайно, в ней и началось мое приобщение к театру. Кстати, последний год в армии я дослуживал в стройбате — в стройбат угодил за свои самовольные отлучки в театральную студию.

- Дочь Мейерхольда использовала методы отца в обучении?

- Наверное, какие-то отголоски были в пластике и в выразительности. Про биомеханику точно ничего не рассказывала, да и зачем она нам, подросткам, была нужна. Они с Меркурьевым учили нас быть правдивыми, естественными. — Почему после окончания Ленинградского театрального института вы выбрали саратовский театр? — Я не выбирал, мне предложили при распределении. Многие старались остаться в ленинградских театрах, а я просился в Сталинград. Таким патриотом я был тогда! Мне казалось, что это святое место, там земля полита кровью наших солдат. Я понятия не имел, что там все разрушено. Но мне сказали: «Не надо в Сталинград. Мы посылаем тебя в Саратов». Армия приучила меня быть легким на подъем.

- И как Саратов после Ленинграда?

- Он мне сразу понравился. Театр там был замечательный, и труппа была великолепная по тем временам. Я приехал туда в 1952-м. Режиссером театра был Николай Бондарев. Его супруга писала пьесы, он их ставил, а мы играли. Это было искусство! Иногда спектакль шел по сто раз, для провинции это очень много.

- Как же потом в Малом после саратовских пьес вы переключились на классику?

- Ее я играл и в Саратове. И в Малый театр я пришел не мальчиком, мне было 40 лет, я был вооружен опытом пятнадцатилетней работы.

- В Малом вас легко приняли?

- Я сразу попал на роль Василькова в пьесе «Бешеные деньги». Лидию играла Быстрицкая. Мне очень нравилась пьеса, режиссер, партнеры, мы все помогали друг другу. Спектакль получился хороший, мы много раз его играли — кажется, раз триста. Уже язык не поворачивался. «Как, опять будем играть «Бешеные деньги»?!» — говорили мы. Но публика принимала на «ура».

- Значит, бывает, что вам роль надоедает?

- Конечно, бывает. От частого употребления.

«Три сестры» против «Голой пионерки»

- Что, по-вашему, происходит сейчас с российским театром вообще?

- Наверное, время рекомендует каждому театру новые формы проявления. Кто-то понял свободу как возможность показывать всякие места тела, как возможность перекорчевать классику. Вот Серебряников в МХТ поставил «Лес» Островского, так в ней пионеры поют «Беловежскую пущу». И такие вещи приветствуются критикой: «Молодцы! Так и надо — по-новому!» Запретить это нельзя, потому что у нас свобода слова. Другое дело, что возникает неприятие такого проявления художников, их выпотрашивания самих себя наружу. Так нельзя.

- А как можно?

- Анрдре Моруа говорил: «Искусство — это попытка создать рядом с реальным миром другой мир, более человечный». Я солидарен с ним на сто процентов. Надо, чтобы зрители пришли в зал и, увидев на сцене жизнь, сказали: «Господи, вот как надо жить, вот так тонко чувствовать справедливость!» Как в чеховских «Трех сестрах», а не в «Голых пионерках». Малый театр себе таких экзерсисов не позволяет.

- Чтобы привлечь зрителя, театр вынужден превращаться в зрелищное мероприятие?

- Балаган — в другом месте. Если вы хотите идти в балаган, то идите в цирк, в Мюзик-холл. Там публика, довольная, ржет. Малый театр не для этого. Пусть в других театрах ржут, у нас тоже есть комедии, но у нас люди не ржут, а смеются. Мы — театр русской классической драмы.

- Думаете, эта традиция долго сохранится?

- У нас есть Щепкинское училище, где мы учим этому способу существования на сцене. Соломин не зовет в наш театр тех, кто не может так работать. Если приглашенные режиссеры что-то и поставят не так, то наш художественный руководитель Юрий Соломин и директор Коршунов скажут ему: «Нет, нам так не подходит. Вы уж, пожалуйста, ставьте в традициях Малого театра». Мы пытаемся соблюдать наши традиции.

- А что же делать с публикой, которая хочет зрелищ, — пусть смотрит только телевизор?

- Мне очень нравится публика в Консерватории. Когда я вижу ее в консерваторском зале, как они слушают музыку, то думаю: это и есть замечательная часть нашего общества. Они хотят прикоснуться к прекрасному, и, выйдя из зала, они останутся такими же прекрасными людьми, какими пришли в него.

- Я так понимаю, вам было комфортнее работать в советские времена с их цензурой и идеологией...

- Дело не в удобстве или неудобстве, не в комфортности или некомфортности. И при чем тут идеология? Моя театральная юность прошла в Саратове, там мы играли не только пьесы жены нашего режиссера, но и пьесы Арбузова. А вспомнить «Стряпуху» Сафронова! По тем временам — замечательная была пьеса! Мы ставили комедии про колхозы и с удовольствием играли их. Сильно идеологических пьес не было. Вот Олег Ефремов в МХАТе поставил «Сталевары», у нас в Малом была «Малая земля», отдали должное. Но это было редко. Идеология играла положительную роль. Я сожалею, что сейчас нет никакой идеологии вообще, а хотелось бы, чтобы она была, чтобы у общества было какое-то направление отчетливое, чтобы мы не кидались по разным кустам и не видели в телевизоре то, от чего скребет. Слава богу, что есть канал «Культура» и что на нем нет пошлой рекламы. Нам говорят, что реклама нужна на других каналах, потому что им нужны деньги для существования. Вот, деньги — сейчас они стали идеологией. Раньше в газетах у нас рисовали карикатуры на американцев, изображая их в виде дядюшки Сэма с долларом вместо головы. Сегодня такие карикатуры можно рисовать и про нас.

- Если уж зашла речь об идеологии — вас радует нынешний роман государства и церкви?

- Немного смущает. Это даже смешновато и грустновато даже. У нас церковь вроде отделена от государства, так чего же в нее чиновники лезут? Хочется и у патриарха спросить: «Чего же ты в их сторону так кадишь?»... Вот вы хорошо сказали — «роман». Но это не роман даже, а альянс. Наверное, он нужен и той, и другой стороне. Но, как говорится, Бог рассудит. Не нам, грешным, судить об этом.

- Чувствую — нравится вам советское время. А что хорошего тогда было?

- Да все было хорошо. Колбасы не было, но дело не в колбасе. Когда я смотрю хронику того времени, то замечаю, что у людей было другое выражение лица. Конечно, была другая часть жизнь — лагеря, — и она была закрыта от нас, но это было при Сталине. Больше всего мне вспоминается сегодня школа. Помню, как я отправлял в школу своего сына, — какие тогда были ученики хорошие, аккуратные, в костюмчиках. Для них были и школы, и лучшие учителя, и пионерские лагеря. И все это было — бесплатно. Когда я сегодня вижу нынешнее поколение школьников в том виде, в котором они предстают передо мной, мне становится страшновато. Недалеко от моего дома есть школа, и я вижу школьников каждый день. Меня поражает их разнузданность, свобода одеваться во что угодно, обнажать пуп, орать на всех перекрестках, вести неподобающим образом. Никакой дисциплины нет. Раньше все-таки была дисциплина, и не лагерная, а этики. Раньше можно было молодому человеку сделать замечание, и он переставал вести себя вызывающе. Сегодня пойди попробуй скажи замечание развязно сидящему юнцу на Тверском бульваре, то такое получишь в ответ! И я прохожу мимо и думаю: «Боже мой, до чего мы дошли!»

- Театр — это не музыка и не литература. Вы не задумывались — что остается в вечности после актера?

- А ничего.

- Как ничего? Пустота?

- Нет. Сложно сказать, что останется. Когда уйдешь — земля примет тебя. Это, наверное, благо. Всему свое время, а что потом? Когда мы задаем себе такие вопросы, то ответы находим в поэзии: «Зачем так жизнь быстра и коротка? И что в ней вечно, промелькнувшей кратко? Ужели смерть в ней главная строка, а остальное просто опечатка?» Дело не в том, что будет потом, а в том, что происходит с тобой сейчас.


Автор: Андрей Морозов
Источник: Город
Дата: 01.10.2007