Новости

ЭДУАРД КОЧЕРГИН: ДЕКОРАЦИЯ НЕ НУЖДАЕТСЯ В АПЛОДИСМЕНТАХ

Эдуард КОЧЕРГИН, известный и титулованный театральный художник, почивать на лаврах не может в силу характера. Стремительный и беспокойный, остроумный и едкий, «цеховой дядька» питерских сценографов всегда в движении, в заботах, в делах. Неожиданно подошедшее 70-летие лишь добавило хлопот.

- Эдуард Степанович, любите отмечать праздники, юбилеи?

- Если и люблю что-либо отмечать, то лучше в мастерской у верстака.

- Как будут проходить торжества?

- Слово какое-то не мое - торжества! Главное для меня - сделать достойную выставку, практически за 50 лет работы на театре. Она откроется в Русском музее 27 сентября. И если получится интересной, то это и будет для меня торжество.

- Не так давно на Малой сцене БДТ вышел спектакль «Ангелова кукла» по книге ваших рассказов о послевоенном Ленинграде. Вы как автор вмешивались в репетиции?

- Я особенно не влезал. Только, может быть, в последние дни. Я никогда автором на театре не выступал. Какие-то вещи подсказывал, потому что то время, послевоенные «совдеповские» годы, знаю лучше, естественно, чем молодой парень-режиссер. У меня хорошая зрительная память. Я не только лица запомнил, но и пластику людей.

- На премьере нервничали?

- Нервничаешь всегда, правда, сейчас, после стольких лет работы в театре, стало проще. Женские истории в спектакле получились особенно хорошо. Люди на премьере плакали. Это дорогого стоит.

- У вас так много званий и наград, вы - народный художник РСФСР, лауреат Государственных премий, главный художник БДТ, профессор Академии художеств. Что самое дорогое?

- Да все это - «бебешки» Гениально на эту тему пошутил как-то Товстоногов. Когда готовили документы на очередное звание, я сказал: «Господи, зачем?!», а он ответил: «Эдик, вы живете в такой стране, где вас в любое время могут куда-нибудь забрать и побить, а если вы будете народным художником, то как-то неприлично будет вас бить» Похожая штука со мной случилась. Однажды в магазине мне не вернули деньги, а в ответ на мои требования разъяренная продавщица вызвала милиционера. Тот полупьяный, пошел на меня с кулаками, но, увидев значок лауреатский, испугался. На Западе никаких званий нет. Пикассо без звания не перестал быть великим художником.

- А сколько спектаклей вы сделали?

- Я не считал, но более двухсот.

- Все спектакли помните?

- Не все. С Товстоноговым я сделал 30 спектаклей. Их, конечно, помню. У Агамирзяна служил шесть лет. «Цари» - хорошая была работа. Додину сделал более десяти спектаклей -целую выставку можно собрать.

- С каждым из этих режиссеров вы выстраивали особые отношения? Или у вас сложился какой-то универсальный способ взаимодействия с режиссурой?

- Слава богу, все режиссеры разные. Иначе была бы тоска, доска и треска. Я же не работаю на заводе и не делаю одинаковые детали у станка. Каждый раз - новое, и чем более разнятся режиссеры, тем интереснее. Хотя я предпочитаю, чтобы режиссер точно знал, про что он будет ставить спектакль. Я представляю изобразительное искусство, которое имеет свои законы, свои категории, которые совершенно отличаются от актерских, режиссерских и драматургических. И если режиссер смекает что-то в «изобразиловке» то он получает от меня помощь, потому что я ему отдаю наши категории художников. Если он к тому же хорошо смекает, про что он делает спектакль, то я ему помогу еще больше. Если же он считает себя самым главным, то теряет очень многое, все образные, фоновые дела, настроенческие и значительно проигрывает. Конечно, правильнее, если режиссер выбирает именно того художника, который ему нужен, близок по нраву. Лучше, если это работа обоюдная, поддавки такие: он - мне, я - ему, и разговор идет на равных. У художника должна быть какая-то свобода, но ставит спектакль все же режиссер, и если художник эгоцентричен и эгоистичен, то он тоже не прав и так же прогадывает. Идеально работать вместе.

- Импульс фантазии дает режиссер или драматург?

- Любят рассказывать про художников, что они пьесы не читают, - это байки. Я читаю довольно внимательно, но другими мозгами, под другим углом. Иногда режиссура не замечает того, что видят художники. Я делал «Иудушку Головлева» во МХАТе. Ни в одном исследовании литературоведческом нет, да и Додин не заметил, одной интересной истории, которую Салтыков-Щедрин заложил в тексте. Все действие романа происходит зимой, начинается в конце ноября, когда проигравшийся Коленька приезжает из Москвы, а заканчивается 10 марта, когда Иудушка едет на могилу матери и замерзает. Проходит 40 лет, и все события происходят зимой, о лете только вспоминают. Интересно? Но этого никто не заметил. Я сделал декорацию зимнюю: голая студеная земля... под шубой. Или «Возвращение на круги своя» Друцэ я делал в Малом театре с Борисом Равенских, грандиозным режиссером, жалко, что он ушел от нас так рано. Первый раз мы встретились, он говорит: «Ну что, Кочергин, художник Товстоногова, ты смог бы сделать декорацию, в которой умирает великий русский писатель, великий русский человек?» Я знал, что Толстой сам выбрал поляну, окруженную деревьями, и велел похоронить его на ней. Посредине ее земляной холм, если были там, сразу вспомните. Я из этой идеи Толстого сделал декорацию его жизни и смерти. Поставил натуральные деревья, которые склонились и образовали круглый храм с паникадилом в центре. В русском классицизме был тип храма - круглый, как кулич. У нас в Питере есть такой храм «Кулич и Пасха» а в Москве и Подмосковье таких храмов строили множество. Получилось интересное пространство, в котором замечательно работали артисты во главе с великим Ильинским.

- А кого вы считаете своим учителем? Кто обратил вас в театральную веру?

- Николай Павлович Акимов. Я готовился в художественной школе стать графиком. А Акимов в одном доме увидел мои иллюстрации к Гофману и сказал: «Этому парню надо идти в театр» Когда он открыл свой факультет в театральном институте, к нему из Института имени Репина перешли очень многие студенты и я в том числе. Конкретно я учился у Татьяны Бруни, но по системе Акимова. Николай Павлович - это была Личность! И Художник! На его спектакли ходили, как сейчас ходят в музеи, на выставки. Акимов создал свой театр, свой собственный стиль оформления спектакля, сохраняя традиции своих великих учителей и их культуру.

- Вы почти 30 лет в Академии художеств готовите театральных художников, и все хорошие питерские мастера - ваши ученики.

- Не все, но многие. Шишкин - хороший художник, но он не учился у меня. Орлов, Чередникова, Викторов, Земцова, Мокров - мои. Из молодых -Олег Головко, Коля Слободяник, Иван Совлачков - роскошные художники! Александр Орлов летом стал членкором Российской академии художеств. Видите, в Питере пока есть еще силы.

- Молодого способного живописца легко обучить на театрального художника?

- Если он хочет, научить можно. Но помимо профессиональных данных, все-таки нужно театр чувствовать. Ведь он требует особой системы мышления. Ты все время создаешь миры, их выстраиваешь: этой драматургии, этого спектакля, этого режиссера. Нужно быть внутренне подвижным, коммуникабельным, уметь договариваться с людьми, убеждать, объяснять - режиссеру, мастерам разных профессий, делающим декорацию. И нужно чувствовать конъюнктуру времени, уметь работать на этот театр, на те деньги, которые отпущены. Очень много компонентов, которые не помогают, а мешают - короче, в четырех углах надо искать пятый.

- Что значит чувствовать конъюнктуру? Думать о вкусах публики, ей нравиться?

- Я легко могу делать декорации, которым зрители начнут хлопать, но это не означает для меня, что я хороший сценограф. Я лично не люблю аплодисментов на декорацию. Но если что-то зрителя цепляет, останавливает, и он начинает размышлять, вникать и сопереживать, когда на сцене не просто красиво, но она действует на подсознание, на кожу спины - значит, я все сделал правильно. А если все чистенько, аккуратно, ярко, но зритель похлопал и через минуту забыл - это какая-то гастрономия. Впрочем, неплохо, если художник умеет делать красиво, Но не ради этого мы живем. Вы спрашивали про конъюнктуру. С течением времени меняется жизнь, ее ритм, ее восприятие. Вот, например, Головин делал один спектакль два года, не торопясь. А я, бывало, за год делал шесть. А однажды был сезон - 11 премьер. Да и в пьесах раньше было от силы пять картин. А сейчас? Вон в «Братьях и сестрах» -67 эпизодов и каждый из них нужно было решить. И пришлось сделать декорацию такую - играй сколько хочешь и что хочешь. Или «Бесы» - девять часов на сцене, и должно было не скучно смотреть. Меняется режиссура, сейчас можно что угодно поставить. Гинкас просто берет кусок текста Чехова или Достоевского и играет его. И художник должен к нему приспособиться и найти свой способ это выразить. Бархин это делает совершенно блистательно. То есть время ставит перед театральным художником все новые и новые задачи. Раньше все не происходило так стремительно. Меняется техника, меняются свет, материалы - и от этого мы зависим. Главное, меняется философия зрительского восприятия. Сейчас невозможно строить башни из слоновой кости, нужно слышать ритмы времени.

- Ваша деятельность в театре принесла материальные блага?

- Любой лотошник сейчас богаче любого театрального художника в 50 раз. Прокормиться театром можно -да, кормлюсь. Вилл никаких за границей не имею. Как-то эскизы продал -купил дачу. Лимузина нет. Конечно, мне сейчас по какой-нибудь там высшей категории больше платят, чем моим ученикам, но по сравнению с любым бизнесом - это ерунда. Театральные художники никогда богатыми не были.

- А у вашей книги «Ангелова кукла» будет продолжение?

- Есть уже продолжение. Правда, я год не писал - готовился к выставке, да и работы много. Две части уже напечатаны в журнале «Знамя» третья, про мое нехорошее детство, вчерне написана. Пройдет выставка, приду в себя - третью часть доделаю. Это уже не рассказы. Может, повести? Не знаю, я ведь не литератор. Если кто-то считает, что я писатель, то я не виноват.


Автор: Беседу вела Марина БЫКОВА
Источник: Культура
Дата: 27.09.2007