Новости

«К 120-летию со дня рождения Веры Николаевны Пашенной»

«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»

ЧАСТЬ 2.

ЛЕНСКИЙ ПЛЮС СТАНИСЛАВСКИЙ


Всегда с восхищением Пашенная удивлялась, что революция немедленно, сразу же впустила народ в Малый и все другие театры. В первые же революционные дни соединились народ и театр, чье полноценное творческое существование немыслимо друг без друга.
Конечно, в театре по-разному отнеслись к переменам. Была некая боязнь перед неведомым. Но всех до единого в Малом, рассказывала Вера Николаевна, радовало, что наконец-то родной театр переполнен до отказа, яблоку негде упасть!.. И спектакли идут в благоговейной тишине: муха пролетит — слышно! Хотя публика была «серая» и невзрачная. Исчезли богатые наряды и драгоценности. Исчезли скучающие снобы с моноклями... Господа либо отсиживались по своим особнякам, укладывая фамильные бриллианты в эмигрантские чемоданы, либо чистили оружие накануне боев гражданской войны... А Малый ожил и воспрял духом. Его таланты — молодая Пашенная, быть может, больше всех — были обязаны А. И. Южину и наркому А. В. Луначарскому тем, что революция дала им слияние театра с народом. Когда в Москве не стало ни освещения, ни топлива, ни продовольствия, когда по темным, обледеневшим улицам в театр можно попасть только пешком, люди собственным дыханием согревали зрительный зал. Они сидели в валенках, шалях, платках, закутанные до самых глаз, вспоминала Вера Николаевна, мерзли, но боялись шевельнуться, нарушить очарование. Малый сразу стал любимейшим народным театром. Искренне нес он новому зрителю правду и красоту.

В 1917 году на сцене Малого шла классика. В Н. Пашенная сыграла Анну Павловну в «Шутниках» Островского, Лизу в «Горе от ума». Зритель принимал эти спектакли на «ура», но играть их было не так-то легко, как теперь может показаться. Всевозможные «левые» крикуны ополчались на классику с резкой бранью. Под предлогом «буржуазности классики» они стремились уничтожить классику вместе с театром. И демагогические нападки приняли такой «размах», что даже наркому Луначарскому приходилось оправдываться, когда его обвиняли в «либерализме» по отношению к «старой культуре».
Новых же пьес не было. И тогда, откликаясь на события революции, Малый театр специально подготовил апофеоз: «Освобожденная Россия», скомпонованный наскоро из отрывков классики. Кого здесь только не было! Вера Николаевна выходила на сцену Лауренсией из «Овечьего источника» Лопе де Вега.
— И как же было радостно!— вспоминала Вера Николаевна:— Душа переполнялась счастьем!
Веселая, решительная героиня Пашенной чувствовала себя заодно с находившимся в зале народом.
Вера Николаевна видела, знала, какой величавой была в этой роли Ермолова. Она блистательно воплощала свободолюбивые стремления народа. Лауренсия же Пашенной была не то что «проста» — она простодушна. Она энергична. Она умеет зло высмеять противников — бесчестных господ, а в иную минуту безобидно и весело подшутить даже над близкими... Всем существом Пашенная хотела приблизить Лауренсию к современным событиям. К залу. И если Лауренсия Ермоловой была непобедима и грозна, то Лауренсия Пашенной несла ликование борьбы и радость победы. Ермолова властно звала к восстанию. Пашенная уже праздновала успех восстания. Выходом Лауренсии «парад» классических героев в спектакле заканчивался. Артист М. Ф. Ленин торжественно говорил: «Цепи разорваны, преграды пали, и победная революция сметает в прах старый мир».
— В труппе царило ликование: восторг публики был неописуем!— рассказывала Вера Николаевна.— Но, по правде говоря, многим хотелось играть новое всерьез, более глубоко.

В 1919 году этим новым стала долгожданная встреча театра с Горьким. Пьеса «Старик».
Москву с горьковской драматургией ранее уже познакомили артисты Художественного театра. А Малый до революции оставался связан суровыми ограничениями конторы. Сам же писатель был глубоко расположен к Южину, к творческому коллективу...
С тем большим интересом отнеслась труппа к известию, что горьковский «Старик» пойдет на сцене Малого. Совет театра поручил Южину выразить благодарность
Горькому.
— Мы все были очень заинтересованы,— говорила Вера Николаевна.— И очень большое впечатление произвела на труппу читка пьесы 24 октября 1918 года...
Год-то был такой сложный, тяжелый... Событийный.
Алексей Максимович читал, покашливая, и будто конфузясь устремленных на него взглядов,— рассказывала Вера Николаевна.— Худой, с обострившимся лицом, читал глухо, взволнованно: Горькому глубоко небезразлична судьба Мастакова, положительного героя. А рядом с Мастаковым особенно отвратительна зловещая фигура Старика, бывшего каторжника... А мне сразу понравился образ полковницы Софьи Марковны. Это верный друг Мастакова; она ценит дружбу и сама умеет дружить. В глубине души любит Мастакова, так же как и он ее... Мне казалось, я могла бы интересно сыграть Софью Марковну. Но я вдруг получила роль Девицы. А это человек очень сложный! Душа у нее надорвана и страдает... Уже тогда пришлось мне думать да гадать об этой Девице. И чем больше я о ней думала, тем важнее становилось значение роли: ведь она эпизодическая лишь на первый взгляд!.. Все точнее прояснялась скрытая сила, духовная потенция, которой, оказывается, полна Марина — существо, задавленное, забитое жизнью...

Здесь я привела целиком всю «черновую», рабочую запись одной из своих бесед с Верой Николаевной.
Пашенная увлеклась Девицей, но трактовку образа нашла далеко не сразу...
Муж Веры Николаевны — артист МХТ Грибунин,— однажды вдруг предложил жене одеться потеплее.
— Пойдем на Сухаревку!
— Зачем?— удивилась Вера Николаевна.
— Пойдем, пойдем! Там увидишь...
Не скоро добрались они в переполненном трамвае с Малой Дмитровки до Сухаревки, где кишмя кишела толпа оборванных, грязных людей: кто-то что-то менял,
кто-то что-то продавал... Кричали, торговались, дрались...
— А нам нужны персонажи тихие,— сказал Владимир Федорович.— Ты больше к женщинам присматривайся. Ищи свою девицу Марину.
Долго кружились они в пестром, но невеселом водовороте толпы. Вдруг муж крепко сжал локоть Веры Николаевны: «Гляди!» Они увидели угрюмое лицо, укрытое платком от бровей до губ, угасший взгляд, мешковатую грубую одежду. Нищенка?.. Но женщина ничего не просила. Ее холщовая, замызганная котомка была почти пуста.

— Заговори с ней, ради бога,— взволнованно попросила Вера Николаевна.
— Уйдет ведь! — ответил Грибунин.
— Все равно. Я должна услышать, как она говорит...
Они подошли.
— Ты откуда, тетя? — дружелюбно спросил Грибунин.
Женщина посторонилась.
— Случаем, не владимирская? — наугад спросил Владимир Федорович.
Ресницы дрогнули, тяжелые глаза мрачно взглянули:
— Оставь, барин. Не трожь,— строго сказала женщина, повернулась и исчезла в толпе.
Искать ее они не стали, почувствовав силу запрета.
— «Барин»... Видишь, революция еще не пришла для нее! Она, наверное, совсем ничего и не знает о революции...
И сколько же тут таких! А надо чтоб знали!
Отныне пьеса, все взаимоотношения героев, весь ход событий осветились для Пашенной живым их соотношением с окружающей действительностью, современностью... и это не было ни насилием над пьесой, ни «модернизацией».
Старик, который бродяжит вместе с Мариной, узнал в Мастакове,— человек-то ныне состоятельный!— своего прежнего «товарища» и теперь способен ограбить Мастакова, выбившегося «в люди» благодаря неустанному труду... После самоубийства Мастакова Старик бежит. Куда делись его наглость, цинизм. Сохранились только закоренелое человеконенавистничество и стремление спасти шкуру.
Девица же уходит совсем не сподвижницей, подругой старика, с какой знакомились зрители в первом акте. В ней все изменилось... Сначала это было у Пашенной молчаливое, тупое существо. На неподвижном лице неподвижно глядят — и словно ничего не видят — «большие, мертвые глаза». Удручающе безжизненна Марина, человек в ней умер. А теперь она ожила! Она не боится...
Вот так, проникнув во внутренний мир героини, во все обстоятельства ее трагической жизни, Пашенная сыграла Марину в спектакле, поставленном И. С. Платоном мощно, с большим социальным смыслом. За образом Девицы актриса сумела найти цепь событий, связавших воедино человеческие судьбы. Образ заключает в себе не только прошлое человека, но даже его будущее: впервые обретенную надежду на перемены, на крутой поворот судьбы.
Вот здесь-то и было зерно роли, ее главная суть.
Ломку всей жизни человека, ставшего послушным орудием зла, Пашенная показывала изнутри. Вся роль, благодаря этому глубинному прочтению, осветилась той силой души актера, которую К. С. Станиславский называл «излучением творчества».
Ведь Марина в пьесе А. М. Горького давно привыкла быть вещью Старика. Так привыкла, что почти смирилась с этим. Но Вера Николаевна говорила, что чувствовала этот гнет физически:
— Шея и тело трудно поворачивались, руки и ноги были как деревянные... Уж очень хорошим людям надо было постучаться в душу Марины, чтобы приоткрылось пусть крохотное оконце, совсем малая щелочка... Но она впустила свет в душу Девицы. И отсюда начиналась победа Добра.
— Я ощущала силу этой перемены,— рассказывала Вера Николаевна.— Марина начинала видеть не только других людей рядом с собой, но думать о своем месте в жизни. Духовная спячка, неподвижность прекращались. Человек, несправедливо обиженный, распрямлялся,
«оттаивал». Видно, что это вовсе и не погибший человек! Видно, что с любого «дна» можно поднять человека, если он почувствует себя нужным, для людей. Таков был главный смысл образа Девицы в финале. Поэтому-то финал становился нравственным возмездием Старику.
Пашенная подводила Девицу к итогу постепенно.
Догадавшись, что может измениться, стать другим человеком, Марина не хочет даже внешне оставаться такой, как была. Она застенчиво, но с достоинством просит у Софьи Марковны сапожки и платьишко: «...вроде бы того, что на вас». Просит, а не выпрашивает. Это не привычное попрошайничество нищенки. И это не зависть. Ей просто хочется сбросить надоевшие, гадкие тряпки «недочеловека». Побирушки...
И еще более неузнаваемой становилась Марина, когда гневно упрекала Старика в смерти Мастакова, покончившего с собой. «Не так надо было. Перемучил ты его». Эти слова Пашенная говорила со слезами.
«Не так надо было»,— неумело старается пояснить Марина. И это значит, что совсем не надо было мучить человека, а встретиться по законам доброты.
Премьера «Старика» была сыграна 1 января 1919 года.
Тогда Новый год не праздновали. Да и пришелся он на будний день — среду...
Время стояло трудное. Холод и голод терпели и актеры, и зрители. Добираться до театра с рабочих окраин было нелегко. Однако на премьере Малый театр был, как всегда, полон... С огромным интересом отнеслась к «Старику» московская интеллигенция. Моя мать, тогда учительствовавшая в Москве, в гимназии Травниковой на Новинском бульваре, жила в одной комнате замерзшей квартиры, а нас, детей, отец вывез в Подмосковье, спасая от голода и холода. Когда мы приезжали навещать маму, она, страстная театралка, непременно брала меня с собой на все спектакли Малого театра и МХТ. Вот так довелось мне в детстве увидеть «Старика»... Память сохранила ощущение праздника, запомнились рукоплещущие люди, много раз идущий занавес...
— Однажды на «Старика» вдруг приехали Владимир Ильич Ленин и Надежда Константиновна Крупская,— рассказала Вера Николаевна.— Произошло это неожиданно: в Малом театре никто не был предупрежден. Встречавший дорогих гостей И. С. Платон взволновался, как и все артисты. Все ожидали, что-то скажет Владимир Ильич! И как же были счастливы, когда В. И. Ленин и Н. -К. Крупская остались довольны и пьесой, и игрой актеров.
А ведь мы знали, — рассказывала Вера Николаевна,— что Владимир Ильич вообще строго и взыскательно всегда относился к театру. Он принимал далеко не все из того, что видел! Правда, нам всем почему-то верилось, что «Старик» Ленину понравится. Ведь была в этом спектакле и социальная основа, и заразительность мысли, и глубина решения — все то, что привлекает думающего зрителя. А мы были по-настоящему, сильно увлечены! И поэтому сами ощущали, что работа театра получалась крупная, весомая. Как же радостно было узнать, что Ленин и Крупская уехали довольные.
Прикоснувшись к сильной, человечной драматургии Горького, Малый театр создал спектакль этапный, нужный обществу, людям, вступавшим в новую жизнь. Сама эта жизнь требовала человечности, правды... Человечность и правда были начертаны на знаменах Октября. Человечность и правду провозглашала партия в своих лозунгах.
Можно ли отделить духовное, нравственное влияние «Старика» на молодую Пашенную от влияния политического? Нет, конечно. Пашенная, как и весь театр, может быть, еще сама не сознавая того, завершила переход на позицию социалистического реализма в творчестве. А в жизни — на позицию полного приятия революционных, ленинских идей, полного слияния сценического искусства с запросами народа, его интересами и требованиями.

Встреча с Горьким на сцене Малого театра сулила Пашенной впереди то высочайшее чудо актерского мастерства, каким много лет спустя окажется Васса Железнова. Но, повторяю, 1919 год означал серьезное освоение новых рубежей. Классический репертуар уже прочно освоен Пашенной. Казалось, ни Горький, ни Чехов, ни Шекспир, ни Островский уже не могли выдвинуть перед актрисой неодолимых преград, как это ранее случалось у нее (в театральном училище — с Джульеттой, а в первые сценические годы — с Катериной в «Грозе»).
Как всякий большой художник, не только взлеты, но и поражения знала Пашенная. А если находила для себя возможность размахнуться во всю свою богатырскую ширь,— неминуемо приходил успех. Если же не находила условий для сильного размашистого решения роли, то все в ней блекло, «смазывалось», как выражалась она сама. Тускнело. И если победителей не судят, то при поражении почти все обязательно хотят узнать: почему случилась неудача, как могла она произойти?.. Поражения Пашенной были и впрямь очень субъективными. Люблю. Или не люблю! Точнее: удастся ли ей полюбить героиню или не удастся. Вот единственное объяснение, которое давала сама Вера Николаевна. Хотя, кажется, как это можно вдруг «не полюбить» Катерину из «Грозы»? Или Ольгу из «Трех сестер»?
Много позднее, в зрелые сценические годы, актриса научилась подчинять себя образу. Но все-таки малейшее «насилие» неизбежно вело стрелку вниз на этой чуткой шкале эмоций. И ведь не только сама Вера Николаевна давала подобную разгадку своим, пусть нескольким «несостоявшимся» ролям, это видно было и на сцене. Зато всякое ее открытие, всякий крупный образ создавали всегда такое впечатление, что отныне у Пашенной уже просто не может быть никаких неудач, что теперь-то она ухватила, навсегда поймала «синюю птицу» творчества!..

(продолжение следует)